– Ждать.
– Я думал...
– Сначала, пока они дерутся за власть между собой, самые дальновидные перебегут на мою сторону. Потом они будут слишком слабы, возможно, обойдется даже без кровопролития. Почти...
– И это все?
– Нет, не все. Опасно действовать, пока мы не узнаем, кто убил Аарона. Версия властей о взрыве баллона с газом неубедительна. В резервации действует третья сила, и я не хочу играть ей на руку, пока не разберусь, что она из себя представляет.
Зверь действительно просыпался, но за годы спячки он стал значительно мудрее. Никаких лишних движений перед прыжком.
На береговой линии, что была ближе всего к дамбе и восточным воротам резервации, вовсю бесновалась неонка. Огни мелькали, зазывая в бары, клубы, какие-то забегаловки и притоны. Фрэй называл эту часть набережной "золотым прииском" – местом, с которого все начнется. На мои уточнения, что именно начнется, он многозначительно говорил "все" и больше ничего не добавлял. Именно с его легкой руки здесь стали сдаваться помещения под увеселительные заведения, именно он договорился с одним из писателей фантастов о книге про резервацию. Пришлось по очереди пасти этого плюшевого очкастого недотепу, пока он ползал по всем подвалам, помойкам и аварийным зданиям, приставая к тем обитателям района, к которым даже я не рискнул бы обращаться. Зато книга получилась бестселлером, нет, не шедевром, конечно, – никто из нас не осилил и первых двадцати страниц – зато материковым подросткам нравилось. Романтика отверженности, желание быть не таким как все, жить с надрывом. И эти благополучные детки как мотыльки слетались в резервацию. Поначалу они возвращались до комендантского часа, потом модным стало говорить, что ты зависал по ту сторону Стикса до открытия ворот. Так или иначе, никто не осмеливался заходить дальше восточной береговой линии: как бы ревностно Фрэй не охранял свой прииск, но за его пределами никто не мог гарантировать безопасности.
Мало кто знал, что "Плутоник" принадлежит мне, а не Фрэю. Я не стремился афишировать свою собственность, но частенько наведывался сюда чтобы передохнуть, или, как сейчас, избавиться от тяжелых мыслей после костра памяти.
Стены цвета мокрого асфальта, дизайнерская ковка, больше похожая на вылезшую то тут, то там арматуру. С отражающих панелей потолка свисают гирлянды бутафорских цепей, разбитые лампочки и имитация паутины. На сцене бился в истерике какой-то длинноволосый певец со своей группой. Разношерстная толпа вяло вторила его словам.
Сквозь рев инструментов можно было разобрать только отдельные фразы про боль, одиночество и безысходность жизни. Этот материковый выкидыш абсолютно не понимал, о чем поет. Нагроможденные слова не находили отклика у него внутри – и не надо быть эмпатом, чтобы это чувствовать.
Ко мне подбежал менеджер. Торопливо поздоровался и столь же торопливо поинтересовался, не хочу ли я чего-нибудь. Я покачал головой, потом бросил взгляд на сцену:
– Этих больше не приглашайте, пусть убираются.
Менеджер кивнул и исчез без лишних слов. Через пять минут группа собрала свои инструменты и их место занял диджей, создававший какие-то невероятные обработки старых композиций.
Тут легко забываешь о времени, о проблемах. Можно было отодвинуть на несколько часов собственные мысли и погрузиться в чужие эмоции. Они были простыми, притупленными алкоголем и прочими веществами, и настолько одинаковыми, что, сплетаясь в монохромный жгут, как кобра перед факиром покачивались в такт музыке. Совсем не то ощущение, что было в "Будде" или других заведениях, где собираются только местные. Материковые люди жили легко, они приходили сюда, чтобы расслабиться, а не забыться.
Через некоторое время, выйдя из "Плутоника", я почувствовал себя как раз в силах заснуть. Над Стиксом полетел протяжный гудок, объявлявший о начале комендантского часа. Где-то там, на дамбе, с железным скрежетом поползли ворота пропускного пункта и последние несколько человек, пытавшиеся проскользнуть на материк, о чем-то громко препирались с военными.
С дальнего конца набережной послышался скрип тележки: это начал свою работу Харон – древний старикан, который, как говорят, находился в резервации едва ли не с момента ее образования. Он никогда не брился и не стригся, так что серо-седая борода свисала ему до пояса. Старые мутные глаза уже почти ничего не видели, но ноги, обвитые тяжелыми венами, стояли на земле крепко. Каждый день после гудка он выталкивал свою тележку на улицы и до самого утра собирал бутылки по закоулкам. Никто его не трогал, то ли потому что он никому не был нужен, то ли из-за странной веры, что как только умрет Харон, придет конец и всей резервации.
Стало холодно, я сунул быстро стынущие руки в карманы и зашагал вверх по улице. Дорога была пустынна и практически не освещена. Фонари оставались только на набережной, а дальше все зависело от владельца конкретного участка. Мой путь пересекло лишь несколько мелких теней: кошки ли, крысы – не поймешь. Первые были слишком худыми, вторые – наоборот, вырастали до невероятных размеров.
Вдалеке я уловил дребезжание покатившейся банки. Следом за этим до меня долетели чьи-то досада и раздражение. Я двинулся вперед и сразу же почувствовал, что кто-то с сосредоточением двинулся за мной. Преследование было давно забытым ощущением и словно обдавало морозом затылок. Беспокоиться рано, никакой враждебности вокруг, только настойчивое присутствие, да собственная неприязнь от того, что кто-то наступает на твою тень.
Я не вынул руки из карманов, наоборот, засвистел себе под нос мотивчик только что услышанной в клубе мелодии, завернул за угол, пнул, попавшуюся под ноги жестянку... А затем, бесшумно подтянувшись на остатках пожарной лестницы, уцепился за балконный выступ второго этажа и замер в глухой тени. Натренированные пальцы надежно уцепились за выемки кирпичной кладки – именно поэтому я предпочитал старые материалы новой синтетике.
Переулок подо мной оставался пустынным: ни звука шагов, ни мелькающих силуэтов. Но я знал, что преследователь где-то здесь – от меня не так-то легко было спрятаться. Я оставался начеку, и только это позволило мне вовремя убрать руку, когда железной бабочкой сверкнуло лезвие широкого ножа и воткнулось в выемку кирпичной кладки, где еще секунду назад были мои пальцы. Потеряв равновесие, я сорвался с выступа, уцепился свободной рукой за желоб железной трубы. Послышался натужный скрип, будто извергаемый самим зданием – крепления были явно не рассчитаны на мой вес. Я отпустил трубу и мягко приземлился на асфальт, как раз вовремя, чтобы успеть перекатиться, уворачиваясь от еще одного ножа.
