я видел только по выходным. Да и то папа почти все субботы полдня опять был на работе.
В садике воспитатели с нами не сидели. Очень уж много нас, не успеешь к каждому. И так едва удавалось следить, чтобы дети никуда не залезли и оттуда не попадали.
И мы весь день существовали сами по себе. Когда не спали и не ели, то играли во что-нибудь. Я обычно играл один. В моем распоряжении были кубики, машинки, солдатики и множество книг. Большей частью старых и потертых, но из них ловко строились башни, пещеры, крепости, а еще выяснилось, что книги можно читать.
До того как я, сидя вечером в одиночестве у подножия огромного детсадовского шкафа, прочитал первое слово, затем неожиданно предложение, и потом целую страницу, буквы мне показывали всего несколько раз, и никто не думал, что я их запомню, а тем более смогу соединить в слова. Однако получилось именно так, причем все произошло само собой, без усилий. Чудеса, и только.
Когда я закрывал глаза, буквы и слова становились живыми существами с другой планеты. Кто-то напоминал паука, кто-то кляксу, кто-то грустный, а кто-то веселый, смеялся и пританцовывал. Слова сами научат себя читать, надо лишь подружиться с ними.
Я подружился. И долго сохранял дружбу в тайне. И от воспитателей, и от родителей. От всего мира.
Говорить к тому времени я, разумеется, умел, но говорил мало. Не больше остальных, хотя и не меньше. В детском садике болтать не с кем, а дома папа с мамой уставшие, завтра им снова вставать ни свет ни заря и путешествовать на завод сквозь огромную Москву.
Поэтому я почти всегда молчал. Но иногда родители спрашивали меня, как что называется — окно, кровать, дверь. Однажды отец указал пальцем на холодильник, подмигнул маме и хитро произнес:
— Ну-ка, сынок, что это?
И я не спеша ответил:
— Хо-ло-диль-ник.
А о том, что надпись на табличке сбоку гласила "Холодильник бытовой компрессионный "ЗИЛ — 63", не сказал.
Родители очень радовались. Какой умный сын растет! Папа вспоминал, мог ли он выговорить в моем возрасте это трудное слово и понял, что нет, ведь холодильников в те времена советская промышленность почти не выпускала.
Так вот, где-то в три года мне надоело по просьбе мамы выискивать буквы. Надоело — и все. Упрямым я был уже тогда, и в один прекрасный день в ответ на предложение поискать в тексте "кружочек" (буковку "о"), я быстро и недовольно прочитал вслух десяток — другой слов, в которых находилась эта самая "о".
Мама уронила букварь и долго смотрела на меня. Затем и папа что-то уронил и глядел на меня тоже долго и неподвижно. Глазами большими-пребольшими. Так долго, что я расплакался и родители кинулись меня успокаивать.
Потом было совсем неинтересно. Они открывали передо мной взрослые книги, расстилали газеты, и просили почитать "вот тут", "там" и "в самом низу". Папа сидел красный и раз за разом повторял "не может быть". Естественно, почти ничего из написанного я не понимал. Узнав об этом, родители облегченно переглянулись, но все же спустя пару дней отвели к психологу.
Психолог, солидно небритый дяденька в белом халате на протяжении часа безуспешно пытался со мной поговорить, а затем, отчаявшись, сказал, что "нарушений нет, но в школе ему будет скучно".
9
И он оказался прав. В школе мне действительно невесело. Точные науки я не люблю, а книг по неточным перечитал больше, чем положено и старшеклассникам. А что касается литературы, то грустнее вообще не придумаешь. В этом году зимой меня даже вызывали к директору. Учительница (не та, что ставила пятерку за описание природы), пожаловалась, что я демонстративно скучаю на уроке. Хорошо, что вскоре ее перевели в другой класс. Не знаю, злая она или просто тупая. Обычно злость и тупость присутствуют в человеке одновременно. Да, было скучно, но я это не показывал никак. Что ей померещилось, непонятно.
Авангард Аполлонович, когда я пришел, попросил учительницу выйти и минуту молча смотрел в окно на падающий снег. Потом обернулся ко мне.
— Говорят, ты любишь читать?
— Да, — ответил я.
— Тебе знакомы какие-нибудь притчи о гордости?
— Да.
— Считай, что я тебе сейчас одну рассказал. Выполнил свой воспитательный долг.
Потом еще помолчал и продолжил:
— Учись скрывать свои чувства. В жизни пригодится. Можешь идти.
Я ушел и не сказал, что делаю так постоянно.
10
Читать любят и Глеб, и Артем. Первым делом фантастику, конечно. Глеб, правда, меньше, чем я, его в основном занимают цифры, а Артем еще меньше, ему б сделать что-нибудь эдакое, то, что делать никак нельзя.
Любимая книга у нас одна. Того писателя, о котором я говорил, когда сравнивал фантастику и другую литературу. Книга пылилась в библиотеке, пока не попала нам на глаза.
Мы ее потом украли. Спору нет, совершили плохой поступок, но она могла пропасть! Взял бы кто-то почитать, и потерял. Таких случаев много. А она не должна пропасть. Не имеет она права пропадать! Поэтому мы попросили принести ее, а когда библиотекарша отвернулась, утащили карточку. Все, теперь книга наша. Хранится по очереди то у меня, то у Глеба или Артема.
Но обычно у меня.
Глава 4 Клуб
1
— Второй раз к бабушке не пойду — сказал Артем, оторвав от воспоминаний и возвратив к сегодняшнему дню.
— Сколько сейчас времени? — спросил я.
— Б-без пяти одиннадцать, — ответил Глеб, опередив Артема, единственного из нас обладателя часов. Артем посмотрел на циферблат и подтверждающе кивнул.
Мог бы и не смотреть. Давно известно, что Глебу часы не нужны. Он знает время и без них. Точно, чуть ли не до секунды. Однажды он вроде ошибся, но выяснилось, что это часы отстали. У него в голове сверхмощный компьютер, честное слово.
— Дядя Саша в отпуске, поэтому наверняка отправился в клуб. Можно зайти, — предложил я.
Все со мной согласились, и через пять минут мы
