Неразлучник, чью ногу, резко мотая всем телом, выворачивал Хранитель, пронзительно вскрикнул, и сразу за его воплем раздался подозрительный хруст. Крылья попавшего в Кирюшин капкан сара безнадежно повисли, и каждый удар змеиного хвоста причинял ему нестерпимую боль, все глубже загоняя небольшие коготки на краях крыльев в еще не успевшую загрубеть кожу.
Свободный сар легко взмыл в неподвижный воздух. Вокруг него стаей взметались черные снежинки, висевшие в воздухе, словно заснув на лету. Сделав несколько кругов над непрерывно визжащим от боли неразлучным, сар внезапно спикировал вниз, вытянув вперед две узловатые, покрытые рыжей шерстью лапы с необыкновенно острыми длинными когтями. Ударив ими рядом с неразлучником, сиплые крики которого слились в сиплый вой, сар и сам взвыл от боли и разочарования, поскольку ему тут же прилетело по сморщенной, заросшей клочковатой шерстью сопатке вертким пятнистым хвостом. Несколько раз сар поднимался, переваливаясь на копытцах, отходя для взлета на край вагона, подальше от молотящего хвостом удава. От визга пикировавшего неразлучника, пытающегося освободить собрата из железной хватки Кирюши, закладывало уши. Внезапно второй сар, воспользовавшись тем, что Кирюша на мгновение освободил голову из колец, отслеживая пикирующего противника, всем телом упал на него, выкинув вперед уродливые когтистые лапы… Хвост удава резко взвился и тут же бессильно упал, неловко свесившись с крыши вагона…
— Кирюшенька! Мальчик мой! — с мукой в голосе застонал внизу Петрович. Он чувствовал, что, подобно всему тому, что его окружало в этом ужасном месте, в нем самом медленно замирает жизнь. Но безысходное горе от одного вида безжизненно повисшего хвоста безрассудного проказника Кирюши, ползком просочившегося в душу Петровича со своей нелегкой судьбой, не имело границ. Проводник принялся в отчаянии стучать кулаками по обшивке вагона в такт угасающему ритму своего сердца. С крыши к самому его лицу неожиданно свесилась страшная ушастая голова с небольшими ветвистыми рожками и двумя рядами острых кривых зубов, с которых стекала ядовитая слюна… Мельком глянув в переполненные ненавистью глаза неразлучника, Петрович потрясенно прошептал: «Товарищ Циферблатов!..» и провалился в гулкую пустоту.
Столб пламени над сопкой начал темнеть, приобретая нездоровый багровый оттенок, в котором уже просматривались синюшные, трупные всполохи. Привратники, изнемогая, растаскивали кучу валежника возле насыпи, намереваясь создать на пути саров огненный фронт. Но огонь не разгорался: едва вспыхнув, он тут же гас в странном безжизненном воздухе, сколько Марина не старалась, до волдырей обжигая пальцы. Ямщиков удивился про себя тому, какими же тяжелыми оказались на проверку черные снежинки. Но вслух прошептал только то, что больше всего его тревожило:
— Они вообще бой не примут… Мы им больше не нужны… Мы им раньше были нужны… В качестве придурков с бляхами… В качестве гарантии, что доедут нормально, без крушений… Мы были их пропуском в восьмую часть…
Он бы зарыдал от бессилия, но впервые его бессилие было настоящим, поэтому даже слез не было.
— Нет, сейчас они пойдут к нам! — упрямо сказала Марина, показывая рукою на сара, помогающего взлететь раненому неразлучнику, и уверенно добавила: — Им надо принести Последнюю Жертву… Пока в нас жива душа!..
* * *
Вагон въехал в подготовленный циферблат, но почему-то вдруг остановился. Но разве это уже имело значение, если Факельщик так и не разжег свой огонь? Все жертвы будут приняты и оценены. Все получит свою цену.
— А-а-а… — еще громче, еще нестерпимее завыли женщины. И каждая из них знала, что уже никогда не сможет остановиться, потому что, разрывая былые балахоны, на их спинах прорастали огромными мясистыми червями, покрытые свежими сгустками крови, отростки, с любопытством вглядывавшиеся в мир, который беззащитным замер на самой кромке восьмой части.
И то, что когда-то очень давно было Колькой, подошло к самому разверстому зеву дымохода чума и подняло голову со страшным кровавым отростком к небу, словно пытаясь кому-то пристально вглядеться в глаза. На плечи, укрытые белым балахоном с подсыхающими пятнами крови, стекавшей по мертвому лицу, с неба, медленно кружась, посыпались черные, антрацитовые снежинки… Существо с воем подняло лапы вверх, будто стараясь дотянуться крючковатыми, серыми пальцами до светлеющих небес…
* * *
Сары неспешно планировали над головами ощетинившихся сучьями и трезубцами привратников. Желтыми пылающими глазницами сары внимательно присматривались к жалким людишкам, не желавшим сдаваться. Они все еще пытались сопротивляться, хотя мир вокруг них засыпал, склоняясь к черной земле засыхающими сучьями, осыпаясь желтой хвоей на семена, корни и травы, которым никогда уже не суждено проснуться под черным снегом…
Сиплым визгом и клекотом сары переговаривались в полете, решая наверняка, кого же из троих выбрать им для Последней Жертвы. Круги над привратниками сжимались, сары разделились, пикируя и вновь взмывая ввысь, приглядываясь к терявшим силы, едва шевелившимся мужчинам с одинаковыми трезубцами, пытавшимся защитить нелепую женщину в расстегнутой дубленке и яркой шелковой блузке. Только у мужчин неразлучники приметили страшные металлические бляхи с изображением Хранителя и символов Веры. У женщины ничего нельзя было разглядеть в сером клочковатом тумане среди разноцветных бус и многослойных кружевных рюшей. Третей бляхи не было, и сары, уже ничего не опасаясь, почти не сговариваясь, ринулись на абсолютно седого привратника в узких черных очках…
Оторвать его от земли оказалось вовсе не просто, потому что женщина, визжа и царапаясь, била по крыльям сучьями, а другой привратник ловко орудовал трезубцем. Однако оглушить очкарика удалось сразу, одним ударом хвоста. Взмывая с жертвой вверх, схвативший его сар почувствовал, что безжизненно обмякшее тело привратника тяжелеет с каждым взмахом крыльев. Цепляясь коготками и оглушительно визжа, неразлучники попытались нести его вдвоем, но что-то, не сообразующееся ни с какой логикой, тянуло их к черной земле…
— Флик, — в отчаянии крикнул Ямщиков, — если не ты подожжешь все здесь немедленно на хер, я тебя сам сейчас придушу! Я тебя… Прямо сейчас… Флик…
Ямщиков обернулся к Флику и осекся на полуслове, потрясенный увиденным. Флик стоял с закрытыми глазами и поднятыми вверх слабыми ручонками. Он будто еще и улыбался в забытьи, а от лица, от бляхи, скрытой пышными рюшами, шло, разгораясь, нестерпимое свечение, будто сам Флик превратился в пылающий факел…
