Анатолий Ириновский - Жребий

Потом они лежали, крепко обнявшись, и он думал о прожитом дне. Вообще, надо сказать, что ночь для Нетудыхина была временем думания. С чем это связано, не берусь судить. Надо спросить у психологов. Но так уж был устроен его организм.

Дома, у Захаровны, он обычно, ложась спать, клал рядом тетрадь и ручку. Если придумывалось что-то интересное, включал свет и не ленился записывать. Потом, утром, это могло оказаться чепухой. Или, наоборот, чем-то стоящим. Найденное углублялось или отвергалось.

Кока, счастливая и удовлетворенная, безмятежно спала у него на руке. Он ощу-щал теплоту ее расслабленного тела и сам блаженствовал от такой близости.

Дойдя до сегодняшней вечеринки, Нетудыхин вдруг почувствовал что-то в ней неладное. Сева пытался продемонстрировать свою эрудицию. Но получалось это как-то у него не совсем кстати.

Нетудыхин вспомнил о Фрейде. Жаль, что его нельзя взять на недельку-другую и основательно ознакомиться.

Потом он припомнил, что там, при осмотре шкафа, он наткнулся на комплект "Журнала невропатологии и психиатрии". А кто собственно Сева по специальности? Невропатолог? Психиатр? Мама моя родная, да ведь его же водили на домашний психи-атрический осмотр! Как же это он не допетрил сразу?

Теперь игра в шахматы и надуманный разговор о Гоголе приобретал иной смысл.

"Что же ты сотворила, Кокуня?! Зачем ты взяла на себя эту гнусную роль?"

Он осторожно освободился от ее прикосновения и скрестил руки у себя на груди. Сон улетучился. Раздражающе тикал на письменном столе будильник.

Неожиданно за окном замяукал кот. Кока вдруг открыла глаза и сказала:

— Тимошка просится. Надо пустить.

— Ни в коем случае! — сказал он.

— Перестань ты проявлять мальчишеское упрямство! — сказала она, вставая с по-стели.

— Я сейчас уйду! — угрожающе сказал он. — Или я — или он! Этому стукачу здесь места быть не может.

Кока, с растрепанными волосами, стояла около дивана и удивленно смотрела на него.

— Ты что это — серьезно?

— А какие здесь могут быть шутки? — жестко ответил он.

Кока решительно вышла в коридор и позвала кота. Тимошка стрелой прошмыгнул на кухню.

Нетудыхин резко поднялся и с той стремительностью, с какой он собирался, когда опаздывал на уроки, оделся. Выставил портфель к двери.

Вошла Кока — вся какая-то съежившаяся и посуровевшая.

Он спросил:

— Ты впустила?

— Да.

— Значит, я для тебя ничего не значу. Я ухожу.

Он взял портфель и направился к выходу.

— Тима! — крикнула она.

— Что? — остановился он.

— Ты дурак.

— Гениальная догадка. Но час назад ты думала обо мне совсем по-другому…

И вышел в ночь.

Она, растерянная, осталась стоять посередине комнаты…

Глава 29

Отъезд

Нелепо и глупо все это как-то получилось. Но тем не менее одна мысль, что он в чьем-то сознании будет означен как человек психически ненормальный, приводила его в состояние необъяснимой агрессии. Не было никакой гарантии, что КГБ не знает о его по-ездке в Рощинск. По крайней мере его сегодняшнее отсутствие там, на месте прожива-ния, несомненно замечено. Знают ли они о том, что он находится именно здесь, в Рощин-ске, трудно сказать. Какой-либо слежки за собой он не обнаружил. Но, но, но… Не надо забывать, с кем ты имеешь дело.

Было около часу ночи. На вокзале Нетудыхин поместил свой портфель в автома-тическую камеру хранения и еще раз справился о расписании. Последний поезд в его на-правлении ушел два часа тому назад. Следующий будет завтра, около шести вечера. Ему предстояло убить где-то уйму времени.

Зал ожидания оказался пуст. Десятка полтора людей, сидя и полулежа, мирно подремывали на деревянных лавках МПС. Это походило на Среднюю Азию, на какую-нибудь задрипанную станцию, где в жару — гробовая тишина, и люди дышат, как астма-тики, и лень даже отогнать надоедливую муху.

Он вышел на привокзальную площадь. Куда податься?

Когда-то, в конце сороковых годов, эта площадь служила местом для станционной толкучки. Теремки-киоски, вагоны-магазины роились здесь хаосом торговых точек. Те-перь весь этот самострой канул в небытие. Район выглядел незнакомым.

Со стороны города приезжих встречал большой, крытый тентом, летний павиль-он. Чуть левее его — располагался привокзальный сквер. А из-за сквера выкатывалась на площадь знаменитая улица Фейербаха. Кому и когда пришло в голову назвать улицу именем Фейербаха, Нетудыхин сам позднее удивлялся. И был ли это тот Фейербах, Люд-виг, или какой-нибудь другой, неизвестно. Старожилы утверждали, что народ ее так про-звал по имени торгаша, который держал здесь до революции бакалейную лавку. А вла-сти, вероятно, не вникали в суть дела и принимали бакалейщика Фейербаха Фейербахом тем — немецким философом и материалистом. Он там что-то когда-то написал — то ли против Бога, то ли против христианства. Но, говорят, был, как и мы, неверующим и до-саждал немцам своим воинственным атеизмом. Хотя в городе никто собственно книг Фейербаха не видел и не читал. Как бы то ни было, но улица Фейербаха существовала. А начало она свое брала в поселке исконно русского названия — в Нахаловке. Этот посе-лок в послевоенные годы был известен своей недоброй славой. В нем основали себе при-станище воры, проститутки, нищие — пугали Нахаловкой в городе детей.

Углубившись в сквер, Нетудыхин отыскал скамью и прилег на ней. Что собствен-но стряслось? Его предали? Да, вольно или невольно, но предали. Женщина, которую он много лет любил и лелеял в своей душе, вдруг усомнилась в его рассудке. Ну и что, про-изошла катастрофа, духовное банкротство? Но ведь она была его последним оплотом. С ней он связывал свое будущее, а теперь он должен отказаться от нее. Она заземленная реалистка. Все, что сверху, ей просто не дано. Она другая, вот в чем дело. А он ее выду-мал, как выдумывает писатель своего литературного героя. И влюбился в свою выдумку.

С ее утратой все нужно было начинать сначала. Западный вариант отпадал. Но не разрешив сегодняшнюю ситуацию с КГБ и Сатаной, он вообще не мог двигаться дальше. Эти два переплетенных между собой события, как два непосильных груза, висели на нем и сковывали его движение. Ключ к Сатане до сих пор не был найден. Зуев ждал от него звонка. Каждый день жизни увеличивал в Нетудыхине его внутреннее душевное напря-жение.

Ах, Кока, Кока!..

Я сжег свои мосты,

И отступать мне некуда.

И зачеркнул я жизнь,

Пережитую некогда.

А что там впереди,

Известно только Богу.

Хорошего не жду,

Жду трудную дорогу.