Винни нервно хихикнул. Раз, другой, пока не расхохотался. Дико, как сумасшедшая ночная птица, пугающая своими всхлипами мелкую дичь. Он смеялся до слез. Смеялся и плакал. Долго. Пока не осталось сил даже на то, чтобы смеяться или плакать. Сил не физических, а внутренних.
Он чувствовал себя как тяжеловес, попытавшийся поднять непосильную тяжесть, он даже поднял ее над головой, но сил не хватило. Он не удержал взятое и уронил, а потом попытался поднять снова и надорвался — душа его была надорвана.
С трудом поднявшись на ноги, шаткой походкой он двинулся вперед. В туманную дымку. Предположения не оправдались. Туман оказался не следствием магического барьера, а атрибутом Пустоши.
Все вокруг тонуло во мраке. И при этом имело размытые очертания. Словно сумерки, вопреки всем законам природы, разлились не поверх дня, а поверх ночи.
Винни осторожно двинулся вперед. Через два десятка шагов, словно из ниоткуда, вывалилась черная корявая тень. Лупо вздрогнул и отшатнулся в сторону, задним числом соображая, что это было всего лишь дерево. Но, судя по голым веткам, дерево мертвое.
Он попытался успокоиться, но сердце уже снова заколотилось со скоростью парового молота. Паровые машины были редкостью в Витано, но Винни повезло, и он однажды видел несколько таких устройств в действии. Впечатления сохранились на всю жизнь.
Рядом возник странный шорох. Словно завозилось в темноте что-то большое, живое и непостижимое, как сама Пустошь. Винни мгновенно замер, весь обратившись во слух. Но ничего, кроме собственного дыхания и выпрыгивающего сердца, не услышал.
— Кто здесь? — тихо спросил Винни у темноты.
Но в ответ услышал лишь ватную тишину. Кто здесь может быть? Чудовища, от которых маги хранят Витано, хвала Гильдии? Или души умерших следопытов? А может, показалось или…
Додумать Винни не успел.
Слева что-то скрипнуло, надломлено хрустнуло и грохнуло о землю. Сердце оледенело, застыло в груди и рухнуло к самым пяткам. А потом снова устремилось наверх, накрывая сознание волной страха, вспенивая кровь в жилах и заставляя Винни бежать куда глаза глядят.
Он бежал, не обращая внимания на то, сколько создает шума. Он и не слышал звук своих шагов или хруст ломающихся под ногами веток. Зато он слышал, как реагирует на его дикий галоп окружающий мир. Слышал, как что-то вскрикивает, вздрагивает, мечется. Как просыпается то, что до его появления тихо дремало. А иногда не слышал, но придумывал. И на каждый звук, пусть даже самый незначительный и безобидный, воображение рисовало дикую, ужасную, невообразимо жуткую картинку.
Сколько он так бежал? Винни не смог бы сказать этого наверняка, даже если бы кто-то решил у него это выпытать. Он не знал, сколько бежал. Не считал, сколько раз спотыкался и падал. Не мог даже приблизительно сказать, сколько раз поднимался на ноги и мчался дальше. Просто в один прекрасный момент он понял, что не может больше бежать. И идти не может.
Дыхание вырывалось с хрипом. Першило в пересохшем горле. Он снова споткнулся, упал на четвереньки и не смог подняться. Рукам и коленям стало мокро. Вода! Он снова вернулся ко рву? В голове заметались шальные мысли. Нет, это не ров, здесь совсем мелко. А там глубина сразу солидная. Но где он? И что вокруг в темноте?
Сил думать об этом уже не было. Сил подняться тоже. Но страх продолжал гнать вперед, и Винни пополз на четвереньках, а потом и вовсе по-пластунски.
Вскоре под брюхом стало сухо, появилась, кажется, какая-то растительность. Винни упал лицом в траву и замер в полубессознательном состоянии. Сколько он так пролежал? И на этот вопрос у него не было ответа. Счет времени потерялся. В данный момент для Винни Лупо вообще не было ни пространства, ни времени. Ушел страх, отступили эмоции и переживания, пропала жажда жизни. Не осталось, кажется, ничего, даже усталости. Он чувствовал себя так, как чувствует себя, наверное, загнанный зверь. Он устал спасаться, он устал бежать, он устал от собственной усталости.
Теперь ему было все равно. Не только его жизнь или текущее положение дел. Ему вообще все стало безразлично.
Винни с огромным усилием перекатился на спину и уставился в темноту. Не видно ни зги. Хотя в отличие от того, что он видел прежде, здесь было, кажется, более ясно. Не было туманного марева. А в темноте возникали какие-то тени. Монстры? Враги? Друзья? Галлюцинации? «Какая разница», — пришла в голову усталая мысль. И Винни провалился во тьму, в которой не было уже ничего: ни теней, ни тумана, ни даже сновидений.
Празднование восемнадцатого дня рождения удалось на славу. К такому оптимистичному выводу пришел Санти, оценивая поутру свое состояние. Память сбоила, голова трещала, но потолок, который он увидел, едва раскрыл глаза, был свой, родной. Значит, до дома он как-то добрался. А перед этим окончательно напился.
Санти попытался припомнить, с кем же и как в конечном итоге насвинячился, но вспомнить так и не смог. Плюнув на бесполезные попытки, он направился в ванную комнату. Вода всегда возвращала к жизни молодое тело, столь же непривычное к алкоголю, сколь быстро отходящее от него. Это утро не стало исключением. Через полчаса Санти спускался к завтраку бодрым, свежим и подтянутым.
Отец и мать уже сидели за длинным столом. Завтрак был традицией, которую хотелось соблюдать матери. По этой традиции они все должны были утром собираться в гостиной для поглощения пищи за большим столом. Стол был невероятных размеров. Усаживаться за него имело смысл, когда собиралось более полусотни человек. Завтрак, накрытый на троих, выглядел на нем скудно. Это тоскливое утреннее насыщение не нужно было, кажется, никому. Даже матери, которая на этом настаивала. Но выступать против установившейся традиции никто не торопился.
Мать посмотрела укоризненно. Завтрак приближался к завершению. Она уже пила чай с сырным тортиком. Тонкие пальцы матери изящно сжимали хитро вывернутую ручку фарфоровой чашечки. Мизинец изящно оттопырился в сторону. Она всячески блюла традицию, а сын имел невоспитанность опоздать.
Санти плевать хотел на традиции и материнские заскоки. В традиции завтракать вместе не было ни грамма рациональности, и это злило. И юноша не скрывал своих чувств. Однако вслух ничего сказано не было, все прошло на уровне взглядов. Закончив игру в гляделки, Санти уселся за стол и приступил к еде.
Аппетит уже просыпался, хотя диким назвать его было нельзя. Санти жевал, не чувствуя вкуса, но и не проявляя попыток вывернуться наизнанку. Время от времени ловил на себе взгляды отца.
Тот тоже закончил завтракать. Но в отличие от матери, он пил кофе из стакана в серебряном подстаканнике и листал какие-то бумаги.
