— Нужно открыть, как книгу, — сказал Перегрин. — Справа налево.
Я отвалил плиту, прислонив ее к левой стене и стараясь не думать, что будет, если она вдруг свалится обратно. Перегрин подал мне шар, легкий и странно теплый, будто нагретый солнцем…
— В дальний левый угол, — напомнил он.
И только после этого, глянув внутрь саркофага, я увидел, что дна там нет. Он был чем-то вроде колодца, и, судя по всему, колодец этот уходил глубоко в недра Даугтера. Я склонился над ним, и меня обдало мертвенным, застоявшимся холодом.
— Кладите быстрее, — сказал Перегрин.
— Куда же класть, дна-то нет, — тоскливо отозвался я. — Разве что бросить.
Последовала пауза, и Перегрин спросил изменившимся голосом:
— Вы что… действительно не видите дна?
Страха не было. Было тихое, тягучее чувство, похожее на нараставшую боль.
— Скорее! — тревожно закричал сверху Перегрин.
Я медленно протянул руку с шаром, и на какой-то миг мне показалось, что все это уже было когда-то — холод, темнота и боль.
— Свети! — приказал я.
Перегрин послушно опустил факел пониже, но тут не помог бы и весь свет небесный — в колодце вровень с краями стояла, словно вода, плотная, непроглядная темень. Медленно, очень медленно я протянул руку. Шар коснулся черной поверхности.
— Только не бросайте. — Умоляющий голос Перегрина слышался откуда-то издалека. — Осторожнее.
Шар мягко потянуло книзу. Обмирая, я сжал его крепче. Потянуло сильнее и неожиданно резко дернуло. Я ахнул и не удержал. Невесомое творение увечного умельца кануло вниз в мгновение ока. Тьма внизу колыхнулась, ожила, и тут я узнал ее. Из колодца на меня смотрела хищная пустота ночной равнины.
— Перегрин!!! — так громко я не кричал ни разу в жизни.
— Руку давайте! Быстро! — Горячие пальцы Перегрина крепко сомкнулись на моем запястье.
Через миг я уже был наверху, сидел прижавшись спиной к стене и намертво стиснув зубы. Перегрин с тревогой заглядывал мне в лицо.
— Как вы? — спросил он шепотом.
Желая ответить, что все хорошо, я неопределенно замычал и мотнул головой. Он улыбнулся, назвал меня молодцом и пошел закрывать люк. Я поднялся и, не медля ни секунды, направился к выходу.
— Нет-нет! — воскликнул Перегрин. — Мы должны немного побыть здесь. Пусть он успокоится.
— К-кто? — спросил я, разжав наконец зубы.
— Замок. Я понимаю, вам страшно…
Я круто повернулся и подошел к нему вплотную:
— Ты сказал, что мне страшно, или я ослышался?
— Вам страшно, я ведь вижу, — мягко ответил Перегрин.
— Ты ошибаешься, — ледяным тоном произнес я.
— Возможно, — легко согласился он.
Потом он укрепил на стене факел, и мы уселись на полу друг против друга.
— Видите ли, — начал он, — я потому так говорю, что мы сейчас находимся в таком месте замка, где каждый встречает то, чего он больше всего боится. То, что ему больше всего угрожает. Это не настоящая угроза. Эта угроза — изнутри. Страх ведь находится внутри нас.
— Ну? — отозвался я. Разговор этот был мне неприятен.
— Так вот. Верзила мог выполнить эту работу совершенно спокойно, потому что в нем не было страха. Никакого. Он не боялся ничего, совсем ничего. Это просто чудо какое-то. Лично я впервые в жизни видел такого человека.
— Дураки не знают страха, — усмехнулся я. — А не окажись меня поблизости, раскроило бы это чудо-юдо твою светлую головушку и глазом бы не моргнуло.
— Да, пожалуй, — сказал он, помолчав. — Я сам виноват, не удержался, подразнил. С ним совсем по-другому нужно разговаривать. Нужно было, — поправился он. — Да и вы вполне могли словом его остановить. Всего лишь словом.
— Каким? — поинтересовался я.
Перегрин невесело усмехнулся и ничего не ответил.
— Постой, — спохватился я. — Ты сказал, что годимся только я и Верзила. Так?
Он сразу понял, к чему я клоню, и, заулыбавшись, заверил, что равнять меня с Верзилой нельзя, упаси бог. Что касается меня, тут причина совсем другая, а именно дружелюбное отношение ко мне замка. Якобы благоволит он мне, а потому всячески постарался смягчить удар, то есть напугать не до смерти, а лишь слегка.
Я презрительно фыркнул. А Перегрин продолжал говорить о замке, какой у него непростой нрав и как он в этом похож на меня. Каким он кажется непредсказуемым и жестоким и какое это, в сущности, печальное сооружение. Я сказал, что не могу себе представить печальное сооружение, равно как и непредсказуемое, и жестокое. Здание — оно здание и есть, и говорить о нем как о живом человеке по меньшей мере смешно.
— А вы вспомните, — сказал Перегрин, — вспомните, что произошло, когда вы оказались внутри невидимой стены. Вы упали в обморок.
— Ну, — подтвердил я с крайним неудовольствием.
— Я, к слову сказать, тоже чуть не упал в обморок, когда вы на меня закричали: колдун, сожгу… Помните?
— И что?
— А то, что колдуном вы меня не считали, а просто хотели напугать. Это я потом понял. Вот и замок ваш также. Он уже тогда знал, что вы свой, однако врезал вам изо всех сил.
Потом он сказал, что, когда у него возникают трудности с замком, он сразу вспоминает меня и поступает так, как поступил бы, имей дело со мной.
— Так, значит, я, по-твоему, непредсказуемый и жестокий. Не видал ты жестоких князей, вот что, — сказал я.
— Я видел много разных людей. — Он улыбнулся. — Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Не о вас. Например… Вы знаете, я всем башням дал имена. Западная — Свеча. Восточная — Чудище. Северная — Белый Ветер. Южная — Алая. А эта, — он показал глазами вверх, — Зунта.
— Зунта? Почему?
Он смущенно опустил голову и сказал, что так зовут одну девушку, которая живет очень далеко отсюда, во Флангере, а почему он назвал башню в ее честь, он не знает.
— Ясно, — сказал я. — Хорошенькая?
Вместо ответа он выудил из кармана мелок и быстрыми движениями набросал на темной плите пола тонкий, острый профиль.
— Ничего, — одобрил я. — И ловко же ты рисуешь, однако.
— Кажется, с закрытыми глазами мог бы ее нарисовать, — ответил он тихо. — А она меня и не помнит, наверное.
— Все может быть, память-то девичья. Кстати, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, у меня была женщина по имени Зунта.
— Правда? — просиял Перегрин.
Я рассказал, что была она служанкой в замке моего отца и что я уже точно не помню, как у нас все случилось в первый раз. Потом всю весну и половину лета она являлась в мою спальню почти каждую ночь. Смешная была тетка — огромная, мягкая — и всегда забавно так, плотоядно урчала, когда я в нее зарывался. Кусаться любила. А еще она любила, чтобы я…
