— Не надо, — прервал мою речь Перегрин, опуская глаза.
Я усмехнулся.
— А потом стервец Алмир, мой драгоценный братец, как-то о нас пронюхал и однажды принялся высмеивать меня при всех. Был какой-то праздник, гостей видимо-невидимо. Нас едва разняли. До сих пор жалею, что тогда не задушил его.
Внезапно факел на стене затрещал, догорая, и погас. Я ухватился за Перегрина.
— Не бойтесь, — шепнул он.
— Я не боюсь никого. Никого из людей, — громко сказал я. — Но сидеть здесь, как в могиле…
— Руку пустите, больно.
Я отпустил его, и мы некоторое время сидели в темноте и тишине, а потом я не выдержал и попросил его не молчать:
— Рассказывай что угодно. О странствиях своих, об учителе… как его… О Зунте, если хочешь. Или лучше скажи, этот саркофаг не мне ли предназначен?
— Нет, — ответил Перегрин. — Мне.
Я повернулся к нему, но лица не увидел.
— В конце жизни каждый мастер должен вернуться в свой первый замок. Мастер Гэдан вернется в Черный Храм. Я вернусь сюда. Круг должен замкнуться. Таков закон. — Он тихо рассмеялся в ответ на мое растерянное молчание и добавил: — Но это будет не скоро. Мастера обычно живут очень долго.
Неожиданно я начал все явственней различать в темноте Перегрина, стену и профиль Зунты на полу. Мне показалось, что светает. Оглядевшись, я не обнаружил ни окна, ни дыры в потолке — ничего, откуда мог бы исходить утренний свет. Словно бы светились сами стены — и светились все ярче.
— Это еще что? — ошеломленно спросил я.
— Вы же сами сказали, что вам не нравится могильная темнота, — ликующе отвечал Перегрин. — Так вот вам!
Свет уже вошел в полную мощь. Стены сияли холодным перламутром — точно так же, как сиял когда-то чертеж замка.
— Ты и после этого будешь утверждать, что ты не колдун? — спросил я ехидно.
— А я тут ни при чем! — воскликнул Перегрин и, вскочив, запрыгал вдоль стен, как заяц. — Вы скажите что-нибудь замку, а то он обидится. Что смотрите? Поблагодарите хотя бы.
— Спасибо, — промолвил я в пространство и глупо улыбнулся.
Когда мы вышли, оказалось, что снаружи действительно уже светает. Мало того, посреди двора стояли повозки с кирпичом, а возле них — Анч и Хач. Увидев нас, они подошли и, толкая друг друга локтями, остановились, не решаясь заговорить. В полумраке братья выглядели совершенно одинаково, как, впрочем, и при свете дня.
— Это мы виноваты, — сказал один.
— Только мы, — поддакнул другой.
И они наперебой принялись рассказывать о каком-то удивительном пиве, которое варят только у них в деревне и которое все должны непременно попробовать, а попробовав такое пиво, от него уже ведь не оторвешься, это любой скажет. А уж они-то, Анч и Хач, лучше других знают, что употреблять сей божественный напиток нужно не спеша.
— Мы сказали всем, что отвечать перед вами будем только мы, — сказал первый.
— Потому что это мы никого не отпустили, — закончил второй и напрягся, ожидая удара.
— Убирайтесь с глаз моих, — велел я, и обрадованные братья тяжелой рысью понеслись прочь.
Начиналось утро. Я окинул взглядом строительные леса и рваные контуры незаконченных стен и подумал, что я его непременно построю, мой замок, и будет он действительно невиданным — прекрасным и грозным, и тогда для меня ничего уже не будет по-прежнему.
Осень и зима промелькнули, не оставив в памяти никаких событий. Единственное, что я запомнил, — стены, выраставшие не по дням, а по часам, и свое недоверчивое удивление по этому поводу. Казалось, замок рос сам собой. Люди немного помогали ему, и только. «Вы правы, — улыбнулся Перегрин, когда я сказал ему об этом. — На самом деле, строить замки очень легко, если им при этом не мешать».
Весной, когда со дня нашего с Перегрином знакомства прошло чуть больше года, он сообщил мне, что все почти готово. По его словам, не хватало лишь одной детали — недостающего звена. Он не знал, какой именно, но надеялся, что в скором времени все разъяснится.
Время шло. Перегрин привозил из деревни все новые резные штуковины, лазал с ними по замку и, никуда не приспособив, в конце концов сжигал в камине. Становился все задумчивее и мрачнее, а на мои вопросы только молча дергал плечом.
— Я уже все перепробовал, — признался он однажды, когда я в очередной раз застал его у камина. — Ума не приложу, чего может не хватать. Разве что нематериального чего-нибудь… Надо еще подумать. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я постараюсь побыстрее.
Я не торопил его, но беспокойство мое росло день ото дня. В округе только и судачили о том, что некий юный колдун строит для князя Дана новый замок, и было ясно, что слухи эти давно достигли столицы. Гости могли нагрянуть в любую минуту, и я усиленно готовил к встрече с ними свое обленившееся за зиму войско.
В то утро все было как обычно. Мелкий дождь вяло поливал белые плиты двора и заспанных парней, стоящих полукругом. Передо мной с тяжелыми мечами в руках переминались Анч и Хач. Я всегда считал их лучшими — против них двоих мне требовалась чуть ли не вся моя ловкость. Но сегодня были они какими-то вялыми и бестолковыми.
— Шевелись! — крикнул я. Один из них зашел мне за спину, а другой замахнулся широко и торжественно.
Я выбил у него меч ударом ноги и тут же, пригнувшись, услышал, как меч второго прошелестел у меня над головой.
— Стоп, — сказал я. — Как был ты, Хач, дровосеком, так и остался.
— Я Анч, господин, — невозмутимо ответил тот и шмыгнул носом.
— Пока ты не усвоил, что противник не елка, плевать мне, как там тебя зовут. Вы ни на что не годитесь сегодня. Флум, Барг Длинный, присоединяйтесь. Да не лезьте кучей, дайте друг другу развернуться.
И вдруг откуда-то издалека, перекрывая шум дождя, раздался хриплый, низкий звук рога.
— Не может быть, — сказал я. — К нам гости. Мечи в ножны, ребята.
Пятеро конников в черном резво влетели в ворота. Посланника я угадал сразу — горделивого всадника на танцующем длинноногом коне. Остальные, в намокших плащах и низко надвинутых капюшонах, больше смахивали на нахохленных ворон. Посланник легко соскочил с седла и направился ко мне стремительно и деловито. Мокрые вороны тоже спешились и остановились поодаль, придерживая лошадей.
— Алек, посланник его величества короля Йорума, — отрекомендовался он, откидывая капюшон, словно забрало. У него было белоснежное, точно фарфоровое, лицо, сумрачные сине-черные глаза и великолепная вороная шевелюра. — Я говорю с князем Даном?
— С ним, — отозвался я.
Он коротко тряхнул влажной гривой и распахнул плащ. Тускло блеснула кольчуга, тончайшая, несомненно, флангерской работы и, несомненно, серебряная. Из кожаного футляра на груди он аккуратно извлек свиток с лиловой королевской печатью и молча протянул мне.
