Они превратились в наёмников.
Внутри собственной страны. И в преступников, превращающих в мёртвое мясо мирное население. В солдат, нарушивших присягу, в грабителей, убийц не хуже тех, от кого они давали клятву защищать эту угробленную небом страну…
И теперь эта крыса шелудивая, сделавшая их изгоями, приказывает им «отойти»?! «Приказывает»?! И при этом держит, как бы невзначай, руку у пистолета на столе? У снятого с предохранителя пистолета!
Несколько секунд они молча сверлили друг друга взглядами, думая каждый о своём. Затем, очевидно признав логичность слов Данилова и вспомнив, видимо, всё ещё имевшую вид заманчивости, сохранявшуюся возможность некоторых перспектив, боец выдохнул, отнял руку от портупеи и поправил несвежий воротничок.
— Чёрт с Вами, полковник… Мы отойдём. Мне нелегко будет объяснить всю эту бредь Жарову, Крестцову и Мажене, но я попытаюсь. Однако я искренне рассчитываю, что Вы же подробно затем и объяснитесь нам всем, что конкретно Вы сейчас задумали, и за что мы положили там бездарно и без цели столько людей…
— Безусловно, сержант… Бе-зу-слов-но… — Данилов казался уже олицетворением радушия, твёрдости, уверенности и решимости. Он хлопнул несильно ладонью по крышке стола, словно давая этим понять, что разговор он считает закрытым. — Идите, сержант, идите и выполняйте. — Данилов невозмутимо поднял стакан с уже совсем холодным чаем, приподнял его, салютуя, перед Орловым, и не спеша, словно смакуя, выпил до дна. Словно подчеркнув этим жестом, что последнее слово осталось за ним.
Притихшие в коридоре посыльные замерли, когда мимо них ошпаренным чёртом пролетел, словно весь покрытый кипящий маслом, сержант Орлов.
Спустя два с половиной часа группировка, вяло отстреливаясь и пятясь, начала понемногу оставлять позиции и по частям скрываться за гребнем недавно, с таким трудом занятой ею, скалы.
На ущелье опустилась тишина, нарушаемая лишь всхлипами раненых и умирающих, шумом падающей с высоты воды да бормотанием торопливого ручья, убегающего вниз в своём вечном и равнодушном стремлении к морю. Он радовался одному обстоятельству.
В его воде больше не было крови.
— Сидим, сидим пока, не высовываемся….не высовываемся, ребятки….ждём… — тяжело дыша, похудевший и осунувшийся за эти, бесконечно долгие для себя дни, Стебелев решил не спешить с выводами и не попасться на возможную уловку противника. Кажущееся несколько несуразным отступление могло таить в себе угрозу. Кто его знает, что там ещё удумали такие крученые рыбы, как Орлов и Жаров… Да и эта тварь, — Маженя, — тоже… На выдумку горазд.
Затаившись и держа наготове оружие, все ждали. Потихоньку дозаряжали полупустые магазины автоматов. Допивали последние крохи воды, которую смогли насобирать во время ночного затишья. Смачивали ею тряпки на стволах, меняли осторожно положение тел и присматривались к ландшафту до рези в сетчатке, силясь в наползающей в ущелье туманной дымке уловить какое-то подозрительное движение.
Однако прошло некоторое время, а ничего необычного и опасного не происходило. Посланные назад, в тыл, бойцы донесли, что в темнеющих горах не происходит ничего такого, что могло бы указывать на печальные для «вторых» движения или приготовления «даниловцев».
По склону сверху зашуршал осыпающийся крохотный щебень. Стебелев вскинул автомат даже раньше головы, однако это к нему скатывался на задней точке молодой «разведчик».
— Никого, товарищ капитан! Ни за нами, ни сбоку, ни впереди. Как в воду канули, доложу я Вам. Не иначе, и взаправду ушли? — радостно-удивлённый шепот рядового ещё некоторое время не убеждал, не заставлял поверить капитана. Рядовой словно не верил в то, что выжил.
— Не спешите, родные. Ой, как бы это не затишье перед очередной их гадостью. — Капитан не верил в благородство войны. Особенно такой, когда свои решились убивать своих.
Однако прошли полчаса, почти час, на горы пали бледно-фиолетовые туманные сумерки, но никаких движений со стороны позиций противника не было. Стебелев устало привалился спиной к камню и вытянул затекшие до ужаса и онемевшие ноги. Вот такая «война на карачках», когда иначе и не спрячешься за выступающими из склонов валунами, утомляла его грузное и короткое тело в последние дни больше всего.
Кажется, всё кончено…
— Ну, вроде бы «избиение младенцев» на сегодня действительно прекратилось..- пробормотал он устало. И дал команду бойцам покинуть позиции.
Господи, а ведь и не верится…
Что после всего, что пришлось перенести ему, впервые в жизни взявшему в руки оружие и стрелявшего во врага офицеру, и его тоже не обстрелянным ранее ребятам, большинство из них осталось жить. Пока осталось. Ибо что будет с ними дальше, капитан абсолютно себе не представлял. Как и не мог думать об этом во время отражения атак. Были задачи — они их решали. А всё остальное — потом, потом. Когда для этого будет время.
Если будет.
Теперь это «потом» услужливым чёртом из табакерки снова выскочило и ехидно напомнило о себе. Стебелев вздохнул. Как ни странно, война «спасает» простого солдата, решающего головоломку «выжить-победить», от необходимости думать о повседневном и мелком, предоставляя решать это таким, как он…
Когда «делили» часть, ему не нужны были ни посты, ни «бойцы» в полном понимании этого слова. Чего ему хотелось более всего, так это чтобы о нём как можно меньше упоминали в происходящих в то время страшных разговорах о переделе и властвовании.
Он всегда умел быть незаметным для начальства и других, хорошо делая свою скучную работу. И был по-своему ценен и нужен. Какое начальство не мечтает о тихом и покладистом заме, не дерущем глотку при раздаче регалий, но тянущем всю такую нудную волокиту всяческих мелких проблем?!
Он решал их, как казалось начальству, легко и непринуждённо. И втайне рассчитывал, что и в это время его талантам и умению держать часть на плаву найдутся применение и место. Что, как само собой разумеющееся, он станет придатком, её неотъемлемой частью, как и всегда до этого. Какие бы неприятности, нововведения и потрясения не переживала армия и части, в которых он служил, он всегда оставался на месте.
Сокращаемые офицеры, недоумённо крутя головой, уходили, — из голодающей в перестройку и в последующие за нею годы развала армии, — на голодные же гражданские хлеба. Видя, что капитан Стебелев незыблем, снова недоумённо и завистливо мотали головой, а он ходил на службу совершенно спокойно. Поскольку знал, что для начальства он — незаменим.
