Время потекло медленно, совсем медленно… Рыбки ждали, что им насыплют корма. Шэн тоже ждал. И вот пёстрая стайка начала редеть, одна за другой рыбы уплывали прочь, исчезали подо льдом, за границей полыньи. Но некоторые замешкались, и одна из них вдруг стала странно трепыхаться. Шэн отступил от воды.
Он вспомнил, как ехал домой. В вагоне метро человек пять стояли, но ни один из них не сел на свободное место рядом с ним.
Шэн прижал ладонь к груди, как будто пытался почувствовать какие-то изменения в себе самом. Но в том и коварство противоположной силы – сам никаких изменений поначалу не замечаешь.
Что ж, он знал… Каждый платит за свои поступки. Если бы не выбор, который он сделал в лаборатории, плата могла быть меньше.
Внезапно усилившийся ветер ударил в лицо. Шэн придержал капюшон, не позволяя ему упасть на плечи. И только спустя минуту-другую усилием воли заставил себя дойти до беседки.
* * *
Голос Фрауберга по теленоуту звучал как-то странно. Поэтому Конрад сразу задал главный вопрос. Лучше без промедления узнать правду.
Услышав ответ, он прервал дальнейшее бормотание учёного:
– Сейчас я приеду, Отто, тогда всё и объяснишь.
Фрауберг встретил его на крыльце лаборатории.
– Командор Джесер… Я не понимаю, что произошло… – от волнения он ужасно заикался, слова едва можно было разобрать.
– Я хочу его видеть, Отто. С ним действительно… всё в порядке?
– Да, но… Понимаете, процесс не был завершён… Машину выключили! Кто-то выключил…
– Что значит – кто-то?
– Я… не знаю, командор. Я не понимаю, что произошло…
Конрад заторопился к лестнице. Кабинет с установкой «Нова» находился на втором этаже.
Фрауберг говорил что-то ещё, суетился – ничего подобного Джесер от этого человека, всегда спокойного и рассудительного, не ожидал. Возле нужной двери он просто отодвинул мельтешащего учёного в сторону, вошёл один… и замер на пороге.
Сидя в нижней половине капсулы, Кейл плакал, обхватив голову руками. Двумя собственными, здоровыми руками – машинально отметил Конрад.
– Кейл, сынок…
Он не откликнулся.
Конрад не знал, чем потрясён больше – тем, что видит его снова живым, или этими слезами. Кейл, которого он знал прежде, никогда не позволил бы себе такого. Лет с пяти он начал считать слёзы – тем более слёзы в чужом присутствии – позорным проявлением слабости.
Но теперь он плакал, не пряча своих слёз и не стыдясь их. Его плечи вздрагивали от рыданий. Так часто плачут дети – безутешно, громко, надрывно. Взрослые – реже, только когда оплакивают что-то непоправимое.
– Это он сразу начал… То есть, когда я его увидел, он уже… и никак не успокоится, – сказал, выглядывая из-за плеча Конрада, Фрауберг.
Поезд мчался сквозь сероватую пелену тумана. Путь его лежал с севера на юг.
Брэтали Сальваторе давно оставил попытки разглядеть за окнами хоть что-то. Его внимание занимала музыка – «Камнепад» Нира Кавамы. Недавно этот альбом был издан, наконец-то появилась возможность послушать его полностью – совершить путешествие в мир звука, где исчезают все преграды, и всё понятно без слов.
Ходили слухи, что вскоре Кавама должен выпустить ещё один кристалл, который будет называться «Вселенная Белого города». Если это правда, то записать его музыканту удалось за удивительно короткое время. Ни одного фрагмента нового альбома в Сети ещё не было. Так что, скорее всего, это одни разговоры, и ждать его придётся ещё долго.
Ещё Брэтали думал о толстом тёмно-синем блокноте, который лежал в его рюкзаке. Это был тот самый блокнот, который оказался в посылке от Нормана Келли. Несколько его страниц покрывали торопливые, но разборчивые записи. Четыре месяца назад, прочтя текст, Сальваторе много размышлял о нём. Потом повседневные заботы начали отвлекать от этих раздумий. Но вчера, упаковывая вещи, он взял блокнот с собой – оставить его было жалко. И теперь снова вернулся мыслями к прочитанному.
Вместе с ежедневником в той посылке лежала записка от Келли. В ней Норман говорил, что поначалу сомневался: стоит ли выражать свою признательность именно таким образом. Но Ингрид Саарен, узнав о записях, убедила Нормана, что он решил правильно. «Она считает, что никакой другой благодарности вы всё равно не примете. Ингрид предложила сделать скан, но в знак уважения к вам я передаю не электронную копию, а подлинник. Пусть он хранится у вас».
Дальше Келли писал о самом блокноте, принадлежавшем Роберту Витсварту и найденном среди других вещей в его доме за Каранским плато после того, как этот дом по наследству перешёл к Норману.
«Я не знаю наверняка, как относиться к этому тексту. Не исключено, что это набросок художественного произведения, сделанный почему-то не на компьютере, а от руки. Литературное творчество было для Роберта хобби, отдыхом от основной работы. Писал он в основном фантастические рассказы. С другой стороны, здесь он упоминает реальное событие (поездка в клинику) и реальных людей – Мабиуса, Дж. – Джианга Кларенси, с которым они были не только коллегами, но и друзьями.
Точно могу сказать одно: автор записей действительно Витсварт. Надеюсь, вы составите о них более определённое мнение, чем я».
Но как раз определённости Брэтали и не хватало. Так же, как Келли, он не мог решить, воспринимать написанное как правду или как плод фантазии.
* * *
«Когда я получил первое письмо от Н., решил, это чья-то шутка, – так начинался текст в блокноте. – Хотя для шутки это слишком уж странно. Но время шло, и шли следующие письма, а никакой развязки не наступало. Никто не спешил посмеяться надо мной. Я начал злиться.
В какой же момент всё изменилось? В какой момент я всё-таки поверил? Не знаю.
«Поверил». В своей жизни я не так-то часто задумывался о вере. Привык больше полагаться на факты. Но в этой истории, похоже, всё началось именно с веры. В Седженто я отправился не для того, чтобы убедиться в правдивости Н., а совсем с другими намерениями.
Познакомиться со мной Н. решил из-за нашей с Дж. программы для виртконструктора. Но сама программа занимала его во вторую очередь. А в первую – почему такая идея пришла нам в головы. Он безошибочно угадал здесь влияние мыслей Эммита Фокса об объединении возможностей техники и человеческого разума. И был удивлён тем, что «молодые до сих пор заглядывают в пыльные книжки вроде «Пути посередине» – знак улыбки». Я ответил, что наш случай скорее исключение, чем правило. Чтобы раздобыть копию фоксовского сочинения, пришлось попотеть. (Да, я начал писать Н. ответы – то есть, я сразу их писал, но первые были лаконичными: «Не смешно», «Хватит идиотских выходок», и так далее).
