— Со времени приезда у вас нисколько не снизился уровень подготовки, — сказал один из них. — Вы ничем не отличаетесь от тех троедворцев, которых мы видели в Риме.
— Все вампиры — отличные воины, — ответила я. — В Чесночном квартале полно превосходно оборудованных тренировочных залов с дешёвым абонементом. Одна из причин, почему я там поселилась.
Без магии я не могла снять с ментального фона и половины имеющейся информации, но даже её крупиц хватило, чтобы заметить умелую запрограммированность всеобщей ненависти. Я припомнила газетные статьи. Все они наперебой кричали, какую опасность для здоровья и роста волшебнического уровня представляет перенаселённость и скверный ментальный фон, но ни разу не было даже крохотной заметки, в которой речь бы шла о том, как наладить приемлемое сосуществование, научиться не мешать друг другу в толпе. Дозоры стражи расставлены едва ли не на каждом перекрёстке и всем своим видом демонстрируют готовность решить даже самый маленький конфликт исключительно силовым методом.
Страх, злоба и какая-то непонятная мне обречённость висели в воздухе как густой туман.
— Это всё из-за того, — извиняющимся тоном сказал второй лагвян, — что по улицам Рема давно не проносили ануну. Но всего через месяц наступит день Очищения. Ануна уничтожит всё злое и наполнит город благодатью. Люди опять смогут улыбаться, вспомнят о вежливости. К сожалению, Предрешатели ниспосылают ануны не так много, и проводить дни Очищения можно только два раза в год. Всесовершеннейшим трудно понять, насколько сильно погряз в скверне наш мир.
— Как-то не увязывается всесовершенство с подобной несообразительностью, — буркнула я.
— Верховные Хранители оценивают мир чистотой своей души, — возразил первый лагвян. — Всеблагим легче заметить доброе, чем злое.
— Чистота души подразумевает мудрость, а не тупость, — ответила я. — Если чистота мешает замечать истинность и находить по-настоящему конструктивные решения для трудных ситуаций, то это уже не чистота, а душевная и умственная пустота. Таскание ануны по улицам не решает проблемы перенаселения и нехватки земельных ресурсов, а всего лишь позволяет на несколько месяцев забыть о них. Зато такое положение дел надёжно укрепляет власть верховного предстоятеля и его холуёв, с которыми он делится ануной.
— Это крамола, учитель, — тихо сказал первый лагвян.
— И святотатство, — добавил второй. — Никому не позволено так говорить о Предрешателях.
— Ну так накропайте на меня донос Дьятре, — посоветовала я.
Лагвяны ответили обиженными взглядами.
— Вы учитель. Ученик обязан хранить все тайны учителя и не смеет оспаривать его слова.
— А мне ещё со школы нравится спорить с учителями, — сказала я. — Это стимулирует логическое мышление и хорошо повышает самооценку.
— Если побеждаешь в споре, — ответил лагвян.
— Ну так и побеждайте.
Мы подошли к дому. Я завела парней в квартиру, накормила ужином. Учитель всё равно что командир, а значит проследить, чтобы мои подчинённые всегда были сыты, я обязана.
Лагвяны посматривали на меня с опаской и удивлением, такие учителя им до сих пор не попадались.
Ничего, то ли ещё будет.
* * *
В парке сгущались сумерки. Зажглись фонари. Взвод гвардейцев заканчивал разминку, а мы — Элунэль, Дьятра и я — пытались оценить результаты семидневного экспресс-курса. Эта часть парка всегда безлюдна, и заниматься нам никто не мешал.
Элунэль мягко перебирал струны лютни. Профессиональным музыкантом он не был, но у хелефайев каждый в обязательном порядке учится пяти высоким искусствам — играть на лютне, петь, танцевать, сочинять стихи и рисовать, так что музицирует Элунэль неплохо.
Звучание лютни мне нравится, но всё-таки она — инструмент слабый, блёклый и маловыразительный, музыка получается слишком слащавой и пустой, в ней нет ни жизненной силы, ни характера.
Дьятра игру Элунэля слушал с видимым удовольствием. Не знаю, насколько оно было искренним, — в потайницах считается, что любой мало-мальски культурный людь обязан восхищаться хелефайской музыкой. Вполне возможно, что Дьятра лжёт не только нам, но и самому себе, — хелефайские наигрыши приятны, но безлики до тошноты, все на один мотив. Больше двух песен выдержать невозможно.
Элунэль прижал струны ладонью, мелодия оборвалась.
— Тебе не нравится? — спросил он.
Телепаты из хелефайев слабые, но обмануть их всё же трудно. Я не стала тратить силы на ложь.
— Мне больше нравятся гитара, скрипка и пианино.
— У них очень примитивное звучание, — ответил хелефайя. — Это жёсткие инструменты, их музыка тяжеловесная и неуклюжая.
— Зато она может выразить всё — и радость и горе, и созидание и разрушение, и любовь и ненависть. Возможности этих инструментов столь же бесконечно разнообразны, как и само мироздание. В их звучании живёт его душа.
Элунэль, ни слова не говоря, зачехлил лютню. Дьятра бросил на меня укоризненный взгляд.
— Вы, человеки, — хмуро сказал Элунэль, — истинное воплощение алогизма и противоречий. С одной стороны, вы падки на всё новое как обезьяны, с другой — с ослиным упрямством следуете дурацким и даже вредным традициям, которые давным-давно пора забыть.
— Что верно то верно, — не стала я отрицать очевидного. Элунэль нахмурился ещё больше, отвернулся.
— Джузеппе, Альберто, — окликнула я курсантов, — на мизинцы упор! И не нужно так сильно давить на Хаос — это материя мягкая и податливая.
— Откуда вы знаете, что они делают? — удивился Дьятра. — У вас ведь нет опорника.
— Элементарщину видно и так. Каролина, для атаки клинок делают Светом, а Тьмой — отражатели. И не забывай прикрывать чакры Сумраком.
— Зачем вы дали им высшее посвящение? — спросил Дьятра. — От вас требовалось обучить их глубинному равновесу — и только.
— Чтобы в полной мере освоить этот навык, необходимо обучиться и всем остальным приёмам подготовительного курса. Во всяком случае, так считают троедворские преподаватели. Я слишком неопытная волшебница, чтобы с ними спорить.
Дьятра прикоснулся к нефритовому перстню и сказал:
— Теперь у каждого из них есть истинное имя.
— Все претензии к Департаменту магоресурсов, — фыркнула я.
Мне опять подумалось, что Люцин и Дьятра очень похожи. Но понять, что у них может быть общего, у меня не получается. Люцин — малорослый толстенький живчик, который умудряется выглядеть суровым аскетом. Да такой он и есть. Дьятра — высокий, крепкий, худощавый, одет с изысканной элегантностью восточного принца, который получил европейское образование, но не отказался от родных традиций. При всей своей любви к аскезе Люцин смешлив и задорен, а любитель роскоши и удовольствий Дьятра всегда серьёзен и хмур.
