— Откуда ты, амбал, сюда вообще свалился?! — Глаза у Стебелева росли пропорционально убыванию куска в руках. Он сперва жевал чисто машинально, пока не стал, наконец, ощущать позабытого уже вкуса. Тогда он с возрастающим интересом воззрился на это, по нынешним временам, немыслимое сокровище. Которое он ел. Просто ел, — не жмурясь от удовольствия и не смакуя. Без подобающего торжественности момента почтения, что ли? «Пошло и обыденно как-то я ем такую ценность», — отчего-то подумалось вдруг ему. «Дожили».
— Так нас тут — у-у-у… Много тут нас, миста каптэйн. Как блох. Мы ж повсюду, и у нас длинные руки… — Сзади и правее кто-то над его ухом сухо щёлкнул пальцами. Капитан резко обернулся. Рядом, за его спиной и сбоку, тихо и как будто застыв и не дыша, сидели ещё трое. Антон Степанович поперхнулся:
— Черти, заикой оставите! — И начал приглядываться:
— Господи… — Круглов! Бузина!! Карпенко!!! Ну ни хрена ж себе… — Стебелев даже жевать перестал.
— Ну, эт ты загнул. Нас там ДО хрена, друг Стебелев. Говорю ж тебе. Очень даже. На вас хватит, не переживай. Ты жить хочешь? — проникновенный шепот Чекуна будил в капитане что-то предательски дрожащее на самых границах страха. Но Стебелев виду не подавал:
— Тю на тебя, идиот неразумный! Шо ты меня всё до инфаркта доводишь?! Вечно твои дурацкие шутки эти… — Стебелев, дожевав сыр, вытер пальцы о камуфляж и протянул руку Чекуну:
— Ну, здорово, бродяга! То кормит, то спрашивает о вечном. Ты меня что, — перед смертью откормить малость решил?
— А знаешь, капитан, а ты молодца, — не усрался. Я думал, ты сейчас орать начнёшь, брыкаться. Уважаю… Теперь понятно, почему вы лосям даниловским головы в панталоны калачом завернули. Героем ты оказался… — Василий в ответ очень крепко, по-товарищески, пожал руку Антона. То же сделали по очереди и остальные.
— Откуда знаешь? — покосился на него подозрительно Антон.
— Дык… Мы тут неподалёку заседали, коз пасли, чай с вареньем пили, да на вас на досуге зырили.
— А-а-а. А я вот тут теперь с ума схожу, весь в мыслях. Что теперь нам делать-то, Вася?! Ума не приложу. Ну, отбились. Ну, выжили, А что теперь? Куда, а? Кому мы, на хрен, нужны?!
— Я тебя ж спросил только что: ты жить хочешь?
— Жить? Хм… А как теперь надо жить, Васька? Людей жрать? Дерьмо по склонам собирать? Или попрошайничать? Или же в монахи податься самому, в Афон, плюнув на всех? Или паломником в Турцию вон двинуть?
— Ждут тебя там, как же…
— Вот и я о том же, Чекун. Ни-ко-му мы не нуж-ны. Точка. Только сами себе. А сами мы себе теперь не то, чтобы похлёбки сварить… Мы скоро от такой жизни сами себе штаны, чтобы поссать, без посторонней помощи уже не снимем, понимаешь? И посему скажу сейчас именно: пока я ещё жить хочу, да. А вот что скажу, допустим, через неделю — сам того не ведаю.
— А хорошо жить хочешь? Чтобы штаны туда-сюда бодро, полным сил, таскать?
— Это как же ж? — Стебелев снова скосил глаза, но уже в сторону ранее молчавшего Бузины. — Начать, как Селезнёв или Долдон, палить сёла? Вы этим занимаетесь, что ли? Мародёрами, козлы, заделались?!
— Да ты чё мелешь-то, Стебель? Мы свой хлеб знаешь, как отрабатываем? Ого! У нас аж лопатки раскаляются! Зато вот, — не пухнем с голоду-то, — Бузина провёл себе ребром ладони по поясу.
— Да уж вижу… А где ж вы так, негодяи, пристроились? Нанялись президента Австралии охранять? И он вам за это всех кенгуру в буше скормил?
— Не, мы больше по Африке спецы. Так, — дружим по мелочи с монархом одним чёрным. У него там подданных — просто завались! Вот и жрём, кого попало… — хихикая, Карпенко тоже подал голос.
— Так вот, Аттила, собирай своих голодных гусениц. Да объяви важно, что говорить будем. А то начнут тут нервничать.
…- Собрание плодосовхоза «имени Гусеницы», — так и обратился к собравшимся бойцам Чекун, — прошу считать открытым…
Всё проходило поначалу тяжеловато. Усталость измотанных сражениями людей не давала им сосредоточиться на том, что со свойственной ему повсюду иронией попытался донести до них Василий. Многие узнали и его, и остальных, и сначала все думали, что пышный спич его посвящён трогательному моменту встречи. Их почти радостно поприветствовали, пару раз устало засмеялись шуткам Васьки, да и засобирались было на боковую, но Чекун малость повысил голос и вновь привлёк слабеющее внимание.
Правда, после того, как Васька стал намекать на необходимость «намылить холку» Долдону, присутствующие заворчали. Было ясно, — только что выдержавшие свой самый страшный бой в жизни и выжившие в нём люди не понимали, — во имя чего им, с таким трудом выстоявшим против превосходящих сил полковника, вновь чуть ли не сейчас бросаться в драку? Чтобы попросту всем до одного погибнуть? Чего он тут развёл, этот рыжеватый детина с откормленной мордой? Ему хочется свести счёты с Даниловым? В добрый час! Аминь!
А они…
— А мы пока вот спать ляжем, Васёк! — категорично заявил один из немногих в группе Стебелева, уже возрастной сержант-контрактник. — Как победишь там свирепого Горыныча — толкни, выпьем, коли чего принесёшь, по такому случаю.
И он действительно начал мостить себе на камнях, из жалких тряпок, подобие ложа.
Чекун растерялся. Да они что же, кроты мохнорылые, совсем не понимают ничего?!
И только когда, отстранив его в сторону, заговорил вдумчивый и серьёзный Бузина, народ по-настоящему проникся и прислушался. И лишь только тогда до них стали доходить смысл и суть сказанного. Пройдя сквозь весь спектр впечатлений и методов их выражения, люди осознали и задумались.
Да, много чего соблазнительного и удивительного услышали они сегодня. И во многих взглядах читалось, что это, возможно, их единственный шанс. Но основное мнение за всех высказал всё тот же огромный, как глыба, контрактник, не расстающийся с повешенным через бычью шею пулемётом. Всё это время, пока Бузина негромко и спокойно вещал, он ворочался и вздыхал, прислушиваясь к разговору с закрытыми глазами. А потом решительно перевернулся на живот и испытующе воззрился на товарища. Затем, словно решившись, на что-то, хмыкнул.
И, привстав на локте, пробасил:
— А не надуют там нас, а, корешок? Положим мы, допустим, головушки, а в результате — вся халва ваша? — самое смешное, что и кличка у него была такая же, как и вид: Глыба.
— Всё, что я вам рассказал, мужики, истинная правда. Лишь одно условие, повторяюсь: полное подчинение впоследствии, да и работают все. Без исключения. Никакого деления на «армию» и «пахарей». Мы там все сами себе — и армия, и ботаники, и пекари, и механики.
— Ну, ты нас работой-то, Василь, не пугай, мы не её боимся. Всё зачастую лучше, чем убивать и быть убитым. Верно, братва? — Глыба гудел трансформатором и оборачивался вокруг себя, ища в рядах заинтересованного люда поддержки.
