Лишь только Бузина был мрачен. Он досадовал и переживал за уменьшение отряда на каждого бойца, словно «зелёные» за популяцию амурских тигров. А посему он, подойдя к собиравшимся в дорогу бойцам, сказал одному из них грустно и не слишком громко, но так, чтобы все слышали:
— Лоб, мне жаль. Но вам уже никогда не придётся снова быть чистыми…
Высокий ушастый парень с длинными руками при этих словах вздрогнул и напрягся, однако потом совладал с собой и поднял на Бузину глаза:
— Бузя, прости. У меня там остались больная мать и сёстры. Хозяйство было. Мужик, я им просто нужен… Я больше пригожусь там, чем здесь, убивая своих братков.
Я был ошеломлён их верой в то, что им всё ещё есть куда идти. Но не подал и виду. И не стал говорить парням, ЧТО я думал об их перспективе увидеть Свердловск и Магнитогорск, Нижний Тагил и Пермь, Курган и Оренбург, Новосибирск и Иркутск… Разве что покрытыми снегами метров на восемь поверх толстой ледяной корки, сковавшей воду. Там сейчас морозы уже под пятьдесят стоят. Какие уж там «мамки-хозяйства»…
…Бузина коротко кивнул и, хлопнув Лба по плечу, грустно отошёл.
— Не поминайте нас лихом, братья! — оборачиваясь на ходу, они дружно махали нам, пока перестали быть видимыми в отсветах костров.
Я стал обладателем слегка потрёпанной, маленькой, но армии. Завтра дежурному придётся готовить не шикарный завтрак да чай ещё на сто двадцать четыре глотки. Продукты на подобный случай были приготовлены загодя. Переживём и этот удар по моей кладовой.
Рассвет…
Красное пятно едва угадываемого за по-прежнему плотной облачностью солнца поднимается над горами. Порывами дует пока ещё не сильный, но уже несущий отголоски грядущих скорых холодов ветер. Туман нехотя отползает в ущелья и в лощины, чтобы там дожидаться вечера.
Иногда он нервно вздрагивает и резко растекается, словно бросаясь в стороны от кого-то агрессивного, пробирающегося украдкой в его теле и огрызающегося на его жирные, плотные бока. В такую погоду хорошо ловить на спиннинг щуку, бросая на слух в сторону плеснувшей стремительной туши блесну.
Просыпавшиеся с трудом, закоченевшие за ночь солдаты, толком и не отдохнувшие после напряжения последних дней, шли кучками к ручью умываться. Это было им ново, поскольку со дня начала стрельбы им так и не довелось как следует смывать с рук и лиц пыль и гарь, перемешанные с потом. Ледяная вода быстро приводила в чувство.
Фыркая и вскрикивая, когда наполненные водой пригоршни ладоней касались лица, воинство приводило себя в порядок. И тут по почти чистым лицам становилось видно, насколько молоды оказывались абсолютное большинство из них.
Меня это нисколько не смущало. Они доказали свою состоятельность, как воины, надавав сочных пинков Данилову. К тому же их всё равно не станет, останься они здесь, бродить по негостеприимным скалам. Рано или поздно они растают в тумане и снегах целиком. До единого. А так… Так они обретали шанс. По крайней мере, те из них, кто доживёт до завтра…
Наспех проглотив завтрак, уже согревшаяся кипятком с растворённым в нём настоящим чаем, довольная таким утром колонна выдвинулась в указанном мною направлении.
Переход был крайне утомительным, поскольку двигались в тех местах, где мы имели минимальный шанс засветиться перед разведкой и дозорами Долдона.
Оставленная мною активная группа, состоящая из моих, в это время по рассчитанному мною графику неспешно «брела» по направлению к берлоге Данилова. Где собиралась, пошурудив как следует палкой, разозлить его и выманить на поверхность. С тем, чтобы, изображая желание подраться напропалую, заставить старую козлину броситься, хрипя и кашляя от гнева, вслед за наглецами, дерзнувшими подёргать его за грязную бороду.
Удирая не слишком быстро и огрызаясь огнём, группа должна была раззадорить противника и выманить на свободу и в погоню за собой основные силы засевшего в части полковника. Приведя его под наши светлы очи.
…Несколько томительных часов, прошедших после того, как наличный состав был размещён по разработанным мною местам, снабжён и проинструктирован, мы посвятили последним приготовлениям. Ныли и болели руки, ноги, спины, но делать всё необходимое делали. Все понимали, что потом времени может и не быть. Прущий носорогом враг не оставит нам его для утирания пота и наливания чая в чашки. К приёму гостей «напиток» должен всё ещё иметь ту температуру, что ошпарит наиболее ретивых. Но не остыть слишком сильно.
Наблюдая за реакцией своих «новобранцев», я тихо посмеивался. Возможно, некоторые их них видели фильмы о временах рыцарства и первобытности, когда дрались сперва камнями и палками, и лишь потом изобрели металл, нанося урон противнику исключительно за счёт природных свойств материалов и грубой силы. Поэтому во взглядах основной массы читалось смешанное с ужасом сожаление о том, что ох, их и угораздило же связаться с сумасшедшим, подобно волокущему камень Сизифу припёршим в горы допотопщину, и собравшимся с её помощью поколотить тысячную группировку профессиональных убийц.
Им казалось, наверное, что все эти брёвна и прочие предметы я, подобно охотнику на мамонтов, заставлю их сбрасывать сверху на головы противников. По-моему, некоторые уже обречённо поглядывали по сторонам, примечая, где лежат ещё и кучки камней побольше.
Нет, у нас и у них было стрелковое оружие, однако ничего другого и особенного они в наших руках не увидели. Вроде пузатеньких стальных корпусов ракет или хвостатых бомб, украденных или купленных по случаю у пьяного вдрыбадан лётчика.
Вместо этого им пришлось таскать наверх и на месте собирать странные сооружения, внешне напоминающие неотёсанные и несуразные с виду двойные качели, на которых можно, сойдя тут от горя и безнадёжности с ума, раскачаться и прыгнуть с воплями вниз, в кажущийся бездонным из-за притаившегося там тумана колодец ущелья. Или скатиться, как с детской горки, с каких-то желобов туда же.
Это чтобы сразу покончить с собой, подобно членам секты Аум Сенрикё, чтобы не мучиться под пытками «долдоновцев». Впрочем, своего удивления на грани шока они старались не высказывать, крепя и устанавливая моих «чудищ» именно там, где было указано.
И совсем уж грустно спускаясь вниз за новыми.
Лишь один из солдат, словно внезапно что-то вспомнив или осознав, остановился как вкопанный, затем, что-то про себя удивлённо бормоча, кинулся по склону обратно вверх. Взбежав, он снова подскочив к начинающим собираться рамам и, приглядевшись, заорал остальным вниз:
