– Ё-моё! Кусается, блин! – Барнаульский вскочил, обеими ладонями держась за седалище. – Ну, дает! Охренела совсем! Может, она ядовитая!
Касьян сделал отмашку, приостановив творческий процесс, и шагнул в кадр. Актриса плакала, прикрываясь обрывками одежды. Худенькое плечо дрожало, являя взору покрывшуюся мурашками кожу. Было совершенно не понятно, однако, как ей удалось укусить партнера ниже талии.
– Объяснитесь, Илене, – жестко потребовал режиссер. – Вы сорвали работу, искалечили партнера, испортили пленку и задолжали коллективу несколько сотен условных единиц.
– Не она… – Прогундосил с явной неохотой Юлик. – Крыса… Не могут площадку подготовить! Гнать всех взашей, никакой ответственности. Не видно что ли? Они же пищат!
После шумной разборки с техническим персоналом и главным художником выяснилось, что никто совершенно не виноват. На чердаке заброшенного дома сами по себе развелись крысы. Художник не обязан копаться в мусоре, а у помрежа – цветущий ринит в результате перенесенного на ногах чилийского гриппа. Касьян, лично осмотрев пострадавшего, высказал спорное предположение, что тот попросту напоролся на гвоздь. Юлий, еще не сообразивший, чьей жертвой предпочтительнее пасть в глазах общественности крысы или гвоздя, отстаивал теперь уже обе версии, открыв любопытным коллегам доступ к своему телу. Ознакомившимся с ситуацией, коллективу с помощью зеркала удалось доказать Барнаульскому, что следов зубов нет, а есть царапина, которую никак не могла оставить крысиная пасть. Заспорили о размерах крысиных зубов и вероятности перенесения ими вируса СПИДа. Переснимать не стали. Тарановский покинул пылающий чердак на грани астматического удушья в дружеских объятиях Ливия Закрепы…
Через полчаса возгорание было отснято со всех нужных точек и подчистую ликвидировано державшимися на стреме пожарными. Светотехники спешно загрузили аппаратуру в фургончик с надписью "Киносъемочная", в серебристо–обтекаемом микроавтобусе не новой, но впечатляюще японской модели, разместился творческий состав группы. Окна автобуса запотели, скрыв от глаз съемочной группы мрачный облик обреченного на слом дома, красную лаковую "пожарку" у облезлого, обезображенного копотью фасада. По рукам пошли стаканчики кофе, наполняемые из двухлитрового термоса улыбчивой Танечкой
– Сворачиваемся, Сень? – с надеждой осведомился Закрепа, бодро глянув на требовательного режиссера. – Офигенный материал, ей богу. Захочешь зиму – нет проблем. Пены у бутафоров до хера. Запалим на заснеженном макете панорамные пожары и задницу как ты хотел отснимем крупняком.
– Я хотел ее здесь, – нахохлился оклемавшийся после дымного чердака Касьян. И вспыхнул свойственным ему в моменты художественного напряжения необузданным влечением к иностранной лексике: – Едрена мазер! Бл–ли–ндаж по шею!.. Ху из ху? Я спрашиваю, кто здесь ху из? А? Растудыть всех этих задниц! В монастырь бы шли! В учительши… Так нет – все в секс–символы подались. Ебаут, натюрлихь, в леди! А для искусства собственную жопу жалеют… Жизнь свою на алтарь кладешь, кровью почти харкаешь… Тарановский сник и показательно закашлялся.
Все с осуждением посмотрели в хвост салона, где на последнем сидении скукожилась под каким–то тряпьем сорвавшая съемку героиня. Несчастная дрожала, но стаканчики с горячим кофе не доходили к ней.
– Понимаю, Касьян Никифорович, – подала она робкий голос, – у вас астма. А у меня – стыд… Мы же договаривались – только по пояс и без крупных планов.
– А вдохновение? Творческий порыв? Да ты знаешь, как наши мастера на площадке работали? По горло в ледяной воде на амбразуру лезли… Без дублеров! – Тарановский хлебнул из нового, заботливо поданного Таней стаканчика, обжегся, плюнул: – Бл–ли–ндаж!… Да кого это, вообще, колышет – "по пояс общим планом"?! А Ким Бессинджер, а Марлон Брандо! Федерико Феллини, если угодно…
– Вот я же не возражаю! В смысле Брандо, – осторожно подсел поближе к режиссеру с акцией миротворчества герой. Он периодически ощупывал левую ягодицу и одет был крайне странно – в помойный куртец средне–школьного размера, под которым полосатилась тельняшка, и серебристую норковую шапку. – Отснимусь, как скажешь, в соответствии с творческими планами и порывами твоего вдохновения. А кого условия не устраивают… – Он бросил взгляд на строптивую партнершу.
– Мы так поняли, что вы не намерены соответствовать требованиям режиссера? – прокурорским тоном осведомился у молчавшей виновницы конфликта Ливий.
– Раздетой сниматься отказываюсь, – твердо вымолвила та, прервав затянувшуюся паузу.
– Можете, милочка, считать себя свободной. Иск о компенсации материального и морального ущерба вам будет предъявлен в зале суда, торжественно изрек Тарановский, заметно переосмысливший образ героини фильма после вчерашнего инцидента.
Накануне натурных чердачных съемок персональная репетиция с главной исполнительницей затянулась. Касьян Никифорович затеял целую лекцию об эротическом элементе в искусстве, начиная с древнего Египта. Но исторической хронологией пренебрег. Неожиданно перейдя к ритуальному искусству любви у индусов–тантристов, он заторопился и вызвался подвезти Мару к метро. По дороге нервничал, дрожал коленом, нарушал правила движения и почему–то оказался в темном тупичке между заборами и новостройкой. Припарковавшись к безхозному кустарнику, задумался о любви к природе, о таинствах мастерства, непроизвольно схватил и сжал руку девушки, стал говорить горячо и непонятно. Мара неловко жалась к дверце, отцепляя от своего пальто мятущиеся руки астматика. Пробормотав что–то о младшей сестре, она ухитрилась выскочить из машины на грани насильственного поцелуя. И этим решила свою судьбу в искусстве.
Таким совершенно косвенным образом конфликт с неугодной исполнительницей вылился в заявление о разрыве сотрудничества, суде и материальной компенсации.
После чего удовлетворенный Барнаульский, уже отрицавший крысу, но опасавшийся, что поранивший его гвоздь был ржавым, отправился в поликлинику делать противостолбнячный укол. Режиссер и сценарист – на дачу последнего, осмысливать содержательную канву фильма и рассматривать кандидатуру новой героини.
Переодевшись в стеганую куртку на китайских перьях, виновница всех неприятностей побежала к метро. Симпатичный осветитель Виталик предложил подвезти девушку на собственном авто, но она решительно отказалась: "Мне далеко".
Больница, где работала Мара Илене, и впрямь находилась у самой кольцевой. На время съемок она взяла отпуск и плюс сколько надо обещала дать будущей кинозвезде за свой счет зам. зава отделением 1–й гнойной хирургии Валерия Юрьевна. С медсестрами здесь сложилась острая напряженка, дураков вкалывать за гроши в столь неприятном месте нашлось не много. После ухода Мары на все отделение осталась одна Шура – пенсионного возраста необъятная толстуха, тяжело переваливавшаяся на слоновьих ногах. Следом сонно ходили две вызывающе здоровые практикантки, все упорней думавшие о том, что подавать пиццу в какой–нибудь кооперативной харчевне куда веселее и прибыльнее, чем надрываться в здравоохранительном учреждении, убивающем юный оптимизм уже одним только неистребимым карболочным духом. А поэтому за техникой внутривенных уколов ученицы наблюдали слабо и общаться с пациентами–доходягами старались меньше – и без того жизнь не радует.
