Голос Набила стал громче:
— Смейся, если хочешь, Онан, но пошевели-ка мозгами. Доксы набрали достаточно поддержки, чтобы сделать коалицию возможной…
— Этого никогда не случится, — прервал его повар.
— Если они получат контроль над правительством, Джорам не захочет присоединяться к мировому конгрессу. А если не вступим мы, то никто не вступит, а если никто не вступит, то никто и не разоружится. В таком случае дело лишь времени, когда мы еще раз станем искать пророков, за которыми последуем по лужам крови.
— Я думаю точно так же, Набил. Никто не хочет войны, поэтому никто не захочет повернуться к ортодоксам. Так в чем же здесь угроза?
— Угроза находится прямо здесь, в Джораме, Онан. Ведь сейчас реформисты удерживают власть только потому, что Микаэль Ючель продолжает обещать луну с неба разъединенным партиям, луну, которую не сможет им добыть. И если эти партии охладеют к Ючелю, то Тахир Ранон и его докси станут все держать в своей чертовой удавке.
— Слушай, что ты такое болтаешь. Реформисты не проигрывали выборов больше двенадцати лет.
— Это было до того, как армия Джорама спуталась с бахаистами, — напомнил Набил.
— И что же это меняет?
— Это все меняет, мой самовлюбленный друг, сидящий в тиши и безопасности свое малюсенькой кухни. Что, если люди Джорама будут убеждены, что скоро начнется война? Они же дважды подумают, прежде чем допустить реформистов в правительство. Когда доходит до драки, люди чувствуют большую безопасность, когда делами занимаются докси. Только партия ортодоксов знает, как вести джихад.
— Клянусь Христом, Набил, брось-ка эту тему, пока шары твои не лопнули. Что так вытаращился?
— Ну, мы еще поглядим, поглядим.
Оба замолчали, а девочка продолжала изучать незнакомые знаки. Вперед, назад, по одному за раз, они не имели смысла без объяснения. В мужском письме чересчур много букв. Одна мысль изводила ее: что если вдруг книжечка написана вовсе не мужским письмом? Что если она на языке имантов?
— Джихад, — сплюнул Онан. — Что ж, докси просто обожают это древнее проклятие.
— Это верно.
— Не могу себе представить, что люди снова купятся на это. Последняя священная война докси была просто чертовой кровавой кашей. Разве ты сам не помнишь? В каждой семье носили траур.
— Верно.
— И многие другие тоже вспомнят, друг мой. Докси кончены. Считай, это просто записано на скрижалях.
— Считай, записано, — передразнил Набил. — Почитай-ка мне из своей гадательной книжечки, пуховерт.
— Набил, я видел ужас джихада только на экранах. А мой отец сам побывал на войне и рассказал мне кое-что гораздо похуже того, что дошло до экранов новостей. Своих проклятых муджахединов докси заставляли совершать жестокость за жестокостью, пока сама армия не восстала, не атаковала фанатиков и тем положила конец войне. Думан Амин тоже был там. Он тебе расскажет. Или спроси Джамила. Он был сержантом Думана.
— Многие не помнят эту войну, Онан. Только это я и говорю. Выросло целое новое поколение.
— А как же история, Набил? Как же память?
— История мертва для тех, кто не прожил ее, а в политике аккуратная память не является инструментом получения дохода. Наоборот, это орудие соглашательства, шантажа и выгоды. Тьма народу вообще ничего не помнит, а другая тьма помнить не желает. Именно ими воняет в воздухе. Именно они на днях приведут Тахира Ранона к власти.
— Набил, ты беспокоишься больше, чем какая-нибудь старуха о продовольственных карточках.
— А как насчет того муллы с хлюпающим носом, кто был на кафедре в прошлый праздник Адонаи?
— А при чем тут он?
Набил захохотал:
— Ты опять пропустил службу? Будь осторожнее, а не то окажешься в один какой-нибудь особенно прекрасный день перед судом священников.
— Муллы слишком заняты грызней друг с другом и обкрадыванием нищих, чтобы заниматься еще и мной. А что сделал этот мулла?
— Ни много ни мало, сказал Думану Амину и членам всех других старых семейств, что реформисты тащат мир в адский огонь Магды…
— Это же храм реформистов! Он не имел права говорить там такие вещи. — Искреннее потрясение слышалось в голосе Онана. — Почему же даже фанатик пошел на такой риск? И перед всеми прихожанами? Да еще в этом храме?
— Как я сказал, мой друг, что-то от докси носится в воздухе.
— Вах! Набил, тебе надо отрастить шерсть и сосиски, стать пуховертом и подсмотреть будущее в маленькой синей книжечке.
Во тьме за плитами Тихая задумалась над замечанием Онана о маленькой синей книжечке, вынимая из стены треснувший кирпич и засовывая в отверстие крошечную книжицу. Прежде чем заложить кирпич, она взглянула на синий переплет. Женщинам не позволялось владеть собственностью, и имант должен был знать об этом законе. Зачем же пуховерт дал ей книжку? И как может кто-то «подсмотреть будущее» с помощью такой книги? И если бы она это смогла, какое будущее она попытается воплотить в жизнь?
Она тихонько заложила кирпич на место. Все эти вопросы бессмысленны без ключа к словам книги. Она поглядела в щелочку между плитами. Онан сгорбился на своем стуле, сложив руки, вытянув ноги и скрестив их, опустив подбородок на грудь. Он поднял голову и сказал Набилу:
— Если в воздухе пахнет тем, что ты думаешь, мой друг, нам лучше молиться Алилаху, чтобы Джорам и Бахаи вдвоем перевесили докси.
— И это ты говоришь о молитвах?
— Молиться так, будто ты без весла, и грести так, словно Бога не существует.
Девочка прошмыгнула в тенях и выскользнула в коридор. На службе находился Джамил, но на этот раз сержант сам ненадолго прикорнул в сторожке. Она прокралась мимо, открыла дверь и пошла к игровой комнате брата. Она собиралась рассказать Рахману о книжке иманта. Может быть, он научит ее читать?
Когда она вошла, Рахман сидел на полу, играя с моделью парусника. Заметив ее, мальчик нахмурился и снова перевел внимание на модель.
— Тебе нельзя находиться здесь, девчонка. А то у меня будут еще неприятности.
Холод сжал ее сердце. Она спросила знаками: «Что случилось?»
— Джамил поговорил с отцом.
Она улыбнулась: «И ты рассказал свою великую ложь? Ты сказал ему, что Джамил…»
— Нет. — Лицо Рахмана сильно покраснело. — Джамил рассказал отцу и об этой лжи тоже и о моей угрозе. Отец ужасно разозлился на меня. — В его глазах стояли горячие слезы стыда. — Он побил меня, и все это ты виновата!
Ее глаза сузились и она показала: «Я не заставляла тебя лгать о Джамиле».
Мальчик швырнул свою модель в сторону, вскочил на ноги и дал ей пощечину.
— Вот тебе за это, Тихая!
