— А вы покажете мне ваш кувшин золота? — спросил Шеймас.
Лепрекон пристально посмотрел на него:
— Ты лепешки с молоком любишь? — спросил он.
— Очень люблю, — ответил Шеймас.
— Тогда лучше поешь немного, — и лепрекон достал с полки кусок лепешки и налил в два блюдца молока.
Пока дети ели, лепрекон задал им много вопросов:
— Во сколько вы встаете по утрам?
— В семь часов, — ответил Шеймас.
— И что вы едите на завтрак?
— Кашу с молоком, — ответил тот.
— Добрая еда, — сказал лепрекон. — А что у вас на обед?
— Картошка с молоком, — ответил Шеймас.
— Совсем неплохо, — сказал лепрекон. — А что на ужин?
На этот раз ответила Бригид, потому что у брата был набит рот:
— Хлеб с молоком, сэр, — сказала она.
— Нет ничего лучше, — произнес лепрекон.
— А потом мы ложимся спать, — продолжала Бригид.
— Почему бы и нет? — сказал лепрекан.
Именно тут Тощая Женщина с Инис-Маграта постучала по стволу дерева и потребовала, чтобы ей вернули детей.
Когда она ушла, лепреконы устроили совет, на котором было решено, что они не могут позволить себе ссориться с Тощей Женщиной и Ши Крогана-Конгайле, так что лепреконы пожали детям руки и попрощались с ними. Лепрекон, который увел их от дома, привел их обратно и, прощаясь, пригласил детей заходить на Горт-на-Клока-Мора, когда они только захотят.
— У нас всегда найдется кусок лепешки, пирога с картошкой и глоток молока для друга, — сказал он.
— Вы очень добры, сэр, — ответил Шеймас, и сестра его сказала то же самое.
Лепрекон ушел, а они стояли и провожали его взглядом.
— Помнишь, — сказал Шеймас, — как он прыгал и дрыгал ногой в прошлый раз?
— Помню, — ответила Бригид.
— А вот сейчас он не прыгает и не делает ничего такого, — сказал Шеймас.
— Сегодня он не в настроении, — сказала Бригид, — но он мне все равно нравится.
— И мне, — сказал Шеймас.
Когда они вернулись домой, Тощая Женщина с Инис-Маграта очень обрадовалась им, и испекла пирог с черешней, а еще дала детям каши и картошки; Философ же вовсе не заметил, что дети отсутствовали. В конце концов он сказал, что разговор есть глупость, что от женщин всегда сумятица, что детей нужно кормить, но не раскармливать, и что постели придумали для того, чтобы спать в них. Тощая Женщина ответила, что он мерзкий старикан, лишенный всяческих чувств, что она не знает, зачем она вышла за него замуж, что он аж в три раза старше ее, и что никто и не поверит, с чем ей приходится жить.
Выполняя свое обещание Михаулу МакМурраху, Философ отправил детей искать Пана.
Он дал им подробнейшие наставления о том, как обращаться к Лесному Божеству, а потом, выслушав предостережения от Тощей Женщины с Инис-Маграта, рано поутру дети отправились в путь.
Дойдя до освещенной солнцем полянки в сосновом бору, они ненадолго присели погреться на солнышке. Птицы то и дело влетали в солнечный свет и снова ныряли в сумрак леса. В клювах у них все время что-нибудь было: червячки, улитки, кузнечик или кусочек шерсти, потерянной овцой, обрывок тряпки или клочок сена; сложив все это в каком-то месте, они снова вылетали на солнышко и искали чего-нибудь еще, что можно отнести домой. При виде детей каждая птичка махала крылышками и издавала какой-нибудь особый звук. Это были «кар-р» и «чирк», «твить» и «ту-у», «пинь» и «ух»; а та, которую малыши любили больше всех, всегда говорила «ти-ти-ти-ти-ти». Дети любили ее потому, что она была такой внезапной.
Никогда нельзя было угадать, куда она полетит в следующий миг, да она, должно быть, и сама этого не знала. Она бросалась то вперед, то назад, то вверх, то вниз, и вбок, и вкривь, и вкось — и все это, как говорится, не переводя духу.
Так она летала потому, что ей любопытно было, что делается повсюду, а поскольку где-нибудь все время что-нибудь делалось, ей никогда не удавалось пролететь по прямой чуть больше самого короткого расстояния. К тому же, она была трусливой птичкой, и то и дело воображала, что кто-то собирается бросить в нее камнем из-за куста, из-за стены или из-за дерева, и эти воображаемые опасности делали ее полет еще более причудливым и непредсказуемым. Она никогда не летела туда, куда хотела сама, но только туда, куда направлял ее Бог, а потому дела ее были не так уж плохи.
Дети знали всех птичек по голосам, и всегда здоровались с ними их словами, когда они пролетали мимо. Некоторое время им было трудно говорить правильное слово той или иной птичке, и иногда вместо приветствия «ту-у» они говорили «чирк». Птичкам это не нравилось, и они зло смеялись над детьми, но, поупражнявшись сколько-то времени, дети перестали делать ошибки. Одна птица — большая и черная — любила, чтобы с ней поговорили. Она садилась перед детьми на землю и говорила «кар-р» до тех пор, пока ей говорили «кар-р» в ответ. Часто она тратила на разговор все утро, а остальные птицы останавливались не больше, чем на несколько минут. По утрам они всегда были заняты, но вечером у них бывало побольше свободного времени, и они могли остановиться и поболтать столько, сколько детям хотелось.
Ужасно было то, что все птицы хотели говорить одновременно, и малыши никак не могли решить, кому из них ответить. Шеймас Бег кое-как вышел из этого затруднения, научившись высвистывать птичьи ноты, но все равно птицы говорили с такой скоростью, что он никак не мог угнаться за ними. Бригид могла высвистывать только одну ноту; длинное низкое «фиу-у», над которым все птицы смеялись, и после нескольких попыток она отказалась свистеть вообще.
Пока дети сидели там, два кролика вышли поиграть на лужайке. Они бегали друг за другом кругами, и двигались очень быстро и хитро. Иногда они раз по шесть-семь подряд перепрыгивали друг через друга, и то и дело присаживались на задние лапы и утирали мордочки передними. Время от времени они отщипывали стебелек травки и грызли его с восторгом, притворяясь, что это утонченная закуска из капустных листьев и салата.
Дети поиграли с кроликами, а на полянку вдруг выбрался из папоротников старый дюжий козел. Это был их старинный знакомец, любивший полежать возле детей, — да еще чтобы те чесали ему лоб острой палочкой. Лоб у него был твердый, словно каменный, и шерсть росла на нем редко, как трава на стене или, вернее, как мох на стене — коротким ковриком, а не порослью. Рога у него были длинные и очень острые, отполированные до блеска. В тот день на шее у козла висели два венка — один из лютиков, а другой из ромашек, и дети подивились, кто это так хорошо сплел? Они задали этот вопрос козлу, но тот лишь посмотрел на них и не сказал ни слова. Детям нравилось разглядывать глаза козла; те были очень большие, и престранного светло-серого цвета. Взгляд их был странно пристальный, и временами поразительно разумный, иногда в них появлялось отеческое и благожелательное выражение, а иногда, особенно, когда он скашивал глаза выражение шкодливое, легкомысленное, нахальное, зазывное и слегка пугающее; но всегда он глядел смело и уверенно. Когда козлу начесали лоб столько, сколько ему хотелось, он поднялся, встал между детей и легко зашагал в лес. Дети побежали за ним, ухватив его за рога с обеих сторон, и козел шел иноходью посередине, а по бокам дети танцевали и пели обрывки из песен птиц и старых песен, которым Тощая Женщина с Инис-Маграта выучилась в народе Ши.
