В конце концов дело всё-таки пришлось решать худым миром и подписанием договора об отказе от оружия массового поражения. Но в полном смысле мирной жизнь за рубежом так и не стала. Локальные конфликты до сих пор продолжают вспыхивать с уже набившим оскомину постоянством. Отсюда и потребность в легионерах.
Границы Евразийский Союз закрыл наглухо, отгородившись от остального мира. В последние десятилетия выехать, правда, стало легче. Но нужна веская причина – желание сделаться легионером, к примеру. А в первые годы правления Ватанабэ занавес действительно был непроницаемым. Приподняли его лишь однажды, ещё до окончания войны. Причиной стал сельскохозяйственный кризис. Люди в стране были настолько поглощены восстановлением индустрии, что желающих трудиться в сельхозотрасли почти не осталось.
За считанные недели население Союза значительно прибыло за счёт хлынувших в мирное государство беженцев. Условием въезда было обязательство заниматься сельским хозяйством. Так вокруг мультиполисов появились землепашеские поселения. Землепашцы стали самой бесправной частью общества. Долгое время их переезд в мультиполисы просто не допускался. Сейчас напрямую не запрещён по закону, но по-прежнему «крайне нежелателен».
Через тридцать четыре года пожизненного президентства Ватанабэ Хаару сменил его сын Вильгельм Ватанабэ. Монархия? Ничего подобного. Назывался Ватанабэ-младший тоже президентом. Выбрала его Представительская палата. Которую, в свою очередь, выбрал народ. Как же иначе.
Вильгельм двадцать пять лет правил такой же твёрдой рукой, как его отец. Ну, может, чуть менее твёрдой. Но вот беда: прямого наследника-президента судьба ему не дала. Властолюбивая кровь клана Ватанабэ сильно разбавилась более жидкой. Преемник Вильгельма, двоюродный племянник, тот самый безвольный Торгер Нильсен, отрёкся от престола в пользу Себастиана Джесера.
Политический климат изменился. Некоторое его «потепление» люди стали чувствовать ещё в последние годы правления Вильгельма Ватанабэ. Именно тогда с «Пути посередине» Эммита Фокса сняли ярлык «переслащено-гуманистической» (а потому вредной) книги и официально её издали. Потом первые, ещё немногочисленные фоксовские общества признали легальными, и их ряды начали пополняться. По иронии это «потепление» совпало с погодным.
Скорее всего, без потепления (не погодного) Джесер никогда не пошёл бы в гору, не превратился бы в политика. Но вдруг так кстати зазвучали слова «демократия», «свобода», «новый курс», «наука и культура для человека», что амбициозному столичному фоксовцу грех было не воспользоваться ситуацией. Джесер воспользовался. И, кажется, теперь снова холодает.
Позднее
Студентами ни я, ни Грег в итоге так и не стали. Нас занесло в «Проект нуэ».
На момент прихода Джесера к власти мне было шестнадцать. Следующие четыре года я прожил с непоколебимой верой в то, что свободноевразийцы приведут нас к лучшему будущему. К такому, в котором от человека не будет требоваться только труд, труд, бесконечный труд. В котором будут уважать личность и её права.
Отец и мать эту мою веру всячески подпитывали. Своей собственной верой. Родись я на шестнадцать лет позднее, думаю, меня вполне могли бы назвать Себастианом. В то время на свет появилось много Себастианов, Норвиндов и Кристин. Но шестнадцать лет назад в моде были Александры, Карлы, Тэмуджины и Хидэёси. Родители, поддавшись этой моде, дали мне имя в честь древнеримского полководца. Сноутон часто издевается надо мной, заявляя, что у меня римский профиль. А в остальном внешность финно-скандинавская.
О проекте первым услышал Грег. Это была одна из амбициозных затей свободноевразийцев. Рекламную компанию развернули сразу после того, как Палата почти единодушно приняла предложенные ими поправки к генетическому закону. Сама концепция функциональных изменений организма подразумевает не только генную инженерию. Но добрая половина ФИОргов основана именно на генных технологиях. Учёные должны были получить свободу, выходящую за рамки прежнего применения «манипуляций с человеческими генами в терапевтических целях». И они её получили – ровно столько, сколько нужно было для проекта.
Одно из изменений, которым предполагалось подвергнуть будущих нуэ, наделало особенно много шума. Продление жизненного срока. Тех, кто хотел получить такой ФИОрг, было гораздо больше, чем желающих стать рабочей силой, которая обеспечит продвижение человечества в космос и океанские глубины. Но рвущихся в долгожители учёные разочаровали: даже из участников проекта, среди которых слабых не будет по определению, продлевать жизнь станут не всем. Только тем, кого признают физически годными. Но и «годные» процентах в двадцати случаев могут отбросить коньки. Как в лотерее: или выиграешь непомерно долгую жизнь, или значительно сократишь ту, что тебе положена. Одним словом, шум быстро поутих.
Помню, когда меня признали годным, я сомневался – соглашаться или нет. Но не особо долго. Прожить в четыре-пять дольше обычного человека – перспектива заманчивая. Несмотря на двадцать процентов.
Говорят, название «нуэ» придумал сам Джесер. Ещё раз обратился к опыту Ватанабэ и добавил в лексикон новый «японизм». Чтобы дать имя проекту (а заодно и его будущим участникам), он мог бы выбрать любое чудовище из богатого мифологического пантеона, но остановился на нуэ, японском аналоге химеры.
Преобразовательный центр фоксовцы построили в Каране, там же состоялся первый набор добровольцев. Помню, уже тогда мы с Грегом обсуждали, как было бы здорово поехать туда и записаться в проект. Но дальше разговоров дело не пошло. Второй центр открыли в среднеевропейском Мовинграде, третий – в Азии, в Мейлине. Последний, четвёртый – у нас в Сейпио. Почему – не знаю. Сейпио – не второй по значимости европейский мультиполис, и даже не третий. Но появление центра изменило наши с Грегом жизни.
Теперь вера в «лучшее будущее» под большим вопросом. Не хотелось бы, чтобы вопрос возник и рядом с верой в то, что однажды я увижу космос.
* * *
Дневниковые записи двухсотлетней давности были целы до сих пор. Только хранились не в давно устаревшем лэптопе, а в теленоуте Гая Юлия.
* * *
За всё время легионерской службы в Евразийский Союз Джулиус возвращался дважды. Первый раз – через тридцать лет после отъезда. Тогда причина была в просьбе родителей. Чувствуя, что их жизнь клонится к закату, они захотели помириться с сыном, с которым расстались не очень хорошо.
После того, как примирение состоялось, Джулиус встретился со своим давним другом Грегом Сноутоном. Постаревших родителей видеть было непривычно, но всё-таки их возраст воспринимался естественно. Но глядя на Грега, Джулиус чувствовал себя странно. Его ровесник смотрелся на свой возраст – за пятьдесят. А сам он за прошедшие годы почти не изменился.
