Голос Сибура:
«Да, визуально атрий был прям, как натянутая струна, мы никуда не сворачивали и тем не менее вылетели из эколата совсем не там, где это должно было произойти по законам Евклидовой геометрии. То есть вылетели почему-то не через „днище“, а левым траверзом — через торцевую грань. Это странное обстоятельство заставило нас предположить, что мы имеем дело с устройством для топологических маневров…»
«Молодцы, быстро соображают», — одобрил Кир-Кор.
«Разумеется, — продолжал голос Сибура, — у нас не возникало сомнений, что возможности этого замечательного устройства не ограничены „поворотными“ функциями. Практически мы оказались в положении Аладдина, завладевшего волшебной лампой слишком большого размера, и не знали, где и как ее потереть. После короткого совещания мы условились о встрече над „палубой“, разделились и нырнули в выбранные наугад большие атрии — проверить их действие на непарные пролеты челноков…»
Кир-Кор вглядывался в перспективу атрия глазами Сибура. Он понимал, что все равно не сможет определить момент топологического маневра, но интересно было глядеть в глубину изрешеченного темными «окнами» гигантского золотого «колодца», когда не мешал свет летящего впереди челнока. В глубине перспективного сужения анфилады златоцветных «залов» слабо опалесцировало бесконечно убегающее вдаль бледное облачко. Словно атрий был слегка задымлен и в перспективе дымка сгущалась… Дымка исчезла лишь перед выходом из эколата.
Голос Сибура:
«Ну вот, я воображал, будто лечу прямо от торца к торцу, а вылетел на боковой стороне — где-то в районе аппендикса Великого Параллелепипеда… Встретившись с Мираном над „палубой“, я с интересом узнал, что мой напарник, тоже воображая, будто пронизывает толщу эколата вдоль, оказался… в исходной точке! Словно никуда не летал. Эффект Зердема. Или, как называл это отец, „эффект зеркального реверса“, — хотя он, конечно, имел в виду „валетный реверс“, поскольку зеркальный все же меняет в отражениях „лево“ на „право“. У отца глубокая неприязнь к картежным забавам, что, однако, в делах нашей профессии не мешает ему пользоваться репутацией Козырного Короля — таким прозвищем дальнодеи наделили его за умение интуитивно определять степень исследовательской перспективности встреченных шизантер. Я знаю, он сейчас непременно сказал бы: „Сын, это можно было бы и опустить“…»
«Это нужно было опустить, сынок», — подумал Кир-Кор.
«Позволяю себе немного отвлечься, — не унимался псиманант с Новастры, — но в счастливые часы упоительной разведки топологических фокусов эколата я не раз вспоминал об отце. Мой отец — человек поэтических ощущений, и, наверное, есть некая закономерность в том, что именно он подарил нам с Мираном самое занятное на свете — космическую загадку. И не только нам. Загадка такого масштаба, вероятнее всего, потребует внимания со стороны большинства практикующих дальнодеев. Разумеется, если позволит первооткрыватель Планара… Но как бы там ни было, уже ясно, что исследовать квинтиллионы различных комбинаций многократных переходов между атриями всех рядов и ярусов трем разведчикам не по силам…»
«Квинтиллион — это десять в восемнадцатой степени», — машинально припомнил Кир-Кор. Его озадачил сыновний пиктургический дивертисмент.
Между тем прямые пролеты сквозь меньшие по ширине атрии дали уж совсем непонятные результаты: на выходе из одних атриев разведчика встречал непроглядный мрак, то есть — полная темнота, на выходе из других — слепящая белизна (лишь золотистые плоскости эколата служили там надежным ориентиром). Но пролеты сквозь малые атрии, расположенные у края граней — почти по периметру, — сопровождались изменением цветности: если сут шел курсом от «палубы» к «днищу», пространство на выходе было ярко-красным, наоборот — голубым, как цветок незабудки. Сибур выбрал «красный» атрий, опустился туда малой скоростью и после первого же «зала» свернул налево, в ствол перпендикулярного атрия; на выходе цвет окружающего пространства оказался тошнотворно-желтым, как цвет неба над пустыней в разгар песчаной бури. Свернул направо — блекло-розовое сияние. Поворот из «белого» атрия в перпендикулярный дал на выходе яркий, насыщенный, очень приятный для глаз фиолетовый цвет, из «черного» — спокойно-глубокий лиловый…
Голос Сибура:
«Я не смогу передать пиктургическим способом необычайную красоту пространственного изумрудно-зеленого цвета, тут уж вам придется поверить мне на слово: праздник для глаз, радостное изумление, восторг… Узлы трехкратного „зеленого“ пересечения атриев и четырехкратного „синего“ — кстати сказать, тоже неизъяснимо прекрасного — помогли мне понять… нет, еще не понять, скажем, только предощутить, что атрийная палитра — это пока немыслимое в технике нашей цивилизации корректирующее устройство, основанное на эмоционально-цветовом упорядочивании каких-то могучих управляющих сил. Видимо, это другой уровень искусственного интеллекта, нам неизвестный. Иначе зачем тогда создавалась такая исполинская система атриев с узлами переходов от большого к малому и наоборот…»
«Неплохо мыслит юнец, — одобрил Кир-Кор. — Неразделенная любовь, кажется, пошла ему на пользу. Во всяком случае, пробудила в нем обстоятельность. Если он слегка и перегнул насчет эмоционально-цветовой организации системы управления, то абсолютно прав в одном: создавать такой колоссальный фрактал имело бы смысл только для управления процессами планетарных масштабов и планетарной значимости. К примеру — процессами топологических преобразований Планара. С помощью этакой грандиозной штуковины, надо полагать, нетрудно устраивать всякие космогонические фокусы буквально на уровне магии. Белой, черной и золотой».
«Миран отвлек меня от исследования малых атриев, — сообщил голос Сибура. — Во время очередной встречи над „палубой“ он подогнал свою „Эспуар“ вплотную к моей „Марине“… простите, это названия наших сутов… и стал меня уверять, что при тройном переходе в одном из узлов больших атриев сделал открытие, которое нужно немедленно обмозговать. Бросай, дескать, все свои дела, будем менять программу разведки. Ну… Миран есть Миран. Впрочем, и вы его неплохо знаете — взрывная, вулканическая натура. Командовать не любит, как напарник в тревере довольно тактичен, дружбой дорожит, но уж если что-нибудь втемяшится ему в голову — не жалеет энергии, убеждая в своей правоте. А убедить меня в тот раз было легче легкого. Правила исследовательских игр с эколатом еще не сложились, глаза у нас разбегались, и мы вели себя здесь словно дети, которым трудно решить, с какой стороны пробовать подаренный им большой, замысловатый, соблазнительный торт. Я сразу дал согласие оставить мои дела ради новой программы разведки. Тем более что планетарной программы исследований у меня, по сути, и не было, если, конечно, не считать за таковую инстинктивное стремление продвигаться ощупью от простого к сложному, от малого к большому. И уж коль скоро Миран стал пробовать торт с середины, мне осталось тоже взять с места в карьер и открыть рот пошире. Между нами состоялся довольно странный ментареактивный диалог:
