А писатель, оценив такт Иосифа Виссарионовича, уважение к антиалкогольным принципам хозяина, быстренько покидал из холодильников закусок, нарезал хлеба.
— За помин души доброго философа Куна, — проговорил вождь и выпил новый коньяк.
Станислав Гагарин отвел глаза.
За те восемь без малого лет, которые протекли с того дня второго мая одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда писатель вдруг решительно и неожиданно для окружающих порвал с Жидким Дьяволом и стал непримиримым и несгибаемым борцом за трезвость, Станислав Гагарин не то чтобы изменил собственным взглядам. Нет, писатель оставался нетерпимым к потребляющим алкоголь, но стал относиться к ним равнодушнее, что ли…
Для него мир раскололся на две неравные, к сожалению, половины. В одной, увы, большей части, находились те, кто не сумел вырваться из рабства Жидкого Дьявола, а в другой счастливо пребывал сам Папа Стив, его близкие — жена и дети, зять Николай, немногочисленные трезвые друзья и такие святые мэтры, как Федор Григорьевич Углов, приславший ему недавно собственную новую книгу «Ломехузы».
— Письмо получил, — нарушил молчание писатель. — От читательницы нашей из Симбирска, Тамарой Фёдоровной её зовут, а по фамилии — Тимина. С теплыми словами про вождя. Сейчас принесу…
Станислав Гагарин прошел в кабинет и принес оттуда весточку из Ульяновска, что сам прочитал недавно.
Товарищ Сталин поднялся с ящика под картошку, прикрытого ковриком, и с листком в руке подошёл поближе к окну.
Письмо вождь прочитал быстро, шмыгнув носом при этом дважды. Затем положил листок на клетку с попугаем, преемником славного Кузи, достал из кармана брюк клетчатый платок, не поворачиваясь к писателю, шумно высморкался.
Когда вождь повернулся, то Станислав Гагарин увидел, как Иосиф Виссарионович вытирает платком уголки глаз.
— Расчувствовался, понимаешь, — виноватым голосом произнёс вождь. — Подарите мне это письмо, Станислав Семенович. На том свете Ленину покажу…
— Конечно, конечно! — засуетился писатель. — Берите письмо, товарищ Сталин… Нам такие письма еще напишут!
— Спасибо, — просто сказал вождь и бережно спрятал листок в нагрудный карман френча.
Станиславу Гагарину было чуть-чуть неловко. Не доводилось ему видеть плачущим Отца народов.
— Наберу воды в ванной, — встрепенулся сочинитель и схватил чайник. — В кухне странная вода бежит — теплая почему-то…
Он схватил чайник и удалился. Когда же снова вернулся на кухню, то вождь был прежним — спокойным и невозмутимым.
— Imprimatur, — произнес вдруг по латыни Иосиф Виссарионович, и Станислав Гагарин навострил уши.
Сочинитель знал, что этим словом цензоры прошлого наделяли разрешенную к печати книгу. Пусть, дескать, печатается.
В нынешнее Смутное Время цензуры как бы не было, но сие только декларировалось дерьмовой прессой, ангажированной президентской ратью. И Станислав Гагарин часто думал над тем, каким б р а н н ы м словом определить обрыдлую псевдогласность и мнимый, занюханный плюрализм.
Невооруженным глазом было видно как и здесь л о м е х у з ы изрядно насвинячили, поганцы…
— Вы получили от Совета Зодчих Мира imprimatur, — продолжал Иосиф Виссарионович. — Разрешено писать обо всем, что так или иначе связано с судьбою России и Мира. А для того вас наделяют особыми, понимаешь, сочинительскими прерогативами, привилегиями, если хотите.
— А в чём их, привилегий, суть, если не секрет? — осведомился председатель.
Товарищ Сталин усмехнулся и поправил усы.
— Рисковать, — сказал вождь. — Везде и всюду рисковать собственной шкурой… Другими словами, вы допускаетесь к участию в любых событиях того времени, в котором живете. Как пояснил бы наш друг, принц Гаутама, это и есть ваша нынешняя, понимаешь, к а р м а. Сочинительская, понимаешь, к а р м а.
— Значит, я до конца участвую в операции «Most»? — с надеждой спросил Станислав Гагарин.
— В срыве операции «Most», — поправил сочинителя вождь. — Обстоятельства переменились. Заговорщики сменили объект а к ц и и. Теперь им стал мой северокавказский земляк, понимаешь. А этот парень куда бо́льший диалектик, нежели многие из тех, кто на волне общей смуты оказался у власти. Тем более, надо спасти его от смерти.
— Сменились нравственные ориентиры, — заметил Станислав Гагарин.
— Вот именно, — согласился вождь.
Репортаж Невзорова о событиях 23 февраля он смотрел по телевизору на следующий день.
Уже свершились события, которые легли в основу романа «Вечный Жид», и Станислав Гагарин поставил в заранее написанной главе интригующую точку, когда позвонил Саша Тарасов, редактор милицейской газеты «На страже», и рассказал о митинге на Манежной площади, о том, что Невзоров вручил москвичам знамя легендарного крейсера «Аврора», о настроении м е н т о в, явно напуганных размахом шествия по Тверской улице в сторону могилы Неизвестного солдата, об идущих во главе гигантской колонны бывших узниках Матросской Тишины — членах Государственного комитета по чрезвычайному положению.
Но описание тех событий, которые предшествовали репортажу в «Шестистах секундах», еще впереди.
День а к ц и и, задуманной за океаном и спланированной в оккупированной агентами влияния России, неотвратимо приближался.
Двадцать второго февраля Станиславу Гагарину позвонила в Товарищество загадочная Вера и попросила вернуться пораньше на Власиху, по дороге к городку его встретят.
— На электричке в шестнадцать ноль девять выезжайте с Отрадного, — закончила разговор молодая женщина, будто знала, что злополучный м о с к в и ч сочинителя опять з а г о р а е т в разобранном состоянии в гараже.
Хотел председатель спросить, кого ему ждать на встречу, но Вера положила трубку.
— Подамся на Власиху, — сообщил Станислав Гагарин и вскоре уже преодолевал на электричке те два перегона, что отделяли Отрадное от Перхушкова.
На перроне никто сочинителя не встречал. Тот обогнул гастроном, прошел на параллельную Успенскому шоссе улицу, по ней он всегда ходил, направляясь к военному городку.
Магомет попался Станиславу Гагарину на глаза уже за домами микрорайона «Березка». Пророк стоял подле двухэтажной деревянной дачи с большой застекленной верандой наверху, на которую всегда завистливо посматривал сочинитель — вот бы поставить там письменный стол и писать, сочинять вволю, любуясь порой красивой сосновой окрестностью.
Пророк увидел приближающегося сочинителя и приветливо улыбнулся.
