— С наступающим праздником, Станислав Семенович, — сказал он. — Мы с вами самые что ни на есть защитники Отечества. Наш завтра день!
Они обменялись рукопожатием и двинулись лесом в сторону Власихи.
— Работаем втроём, — инструктировал Папу Стива Магомет. — Вы, брат Иисус, а также ваш покорный слуга. Моя задача, увы, вспомогательная: обеспечить проникновение в убежище, где укрылся террорист-убийца, прикрывать отход после того, как вы с Иисусом ликвидируете его.
Магомет говорил спокойно и деловито, в привычной для него манере человека, презиравшего и ненавидевшего болтовню.
Пророк считал недостойным л ю б о е пустословие. В собственных высказываниях необходимости избегать болтовни уделял Магомет большое внимание. Не опасаясь показаться безмерным, он взрывался негодующим вулканом, когда видел и слышал трепачей всех времен и народов.
«Его бы к нам в Верховный Совет, — шутливо думал порою сочинитель. — К Руслану Имрановичу в помощники. А то и наоборот сию позицию разверстать…»
— Человек, у которого нет чистого сердца и языка, удерживающегося от пустословия, — утверждал Магомет, — не может быть верующим.
Лучше оставаться одному, чем общаться со злым человеком. Но лучше быть с добрым, нежели пребывать в одиночестве. И куда полезнее беседовать с тем, кто стремится к знанию, чем копить без отдачи эти знания в себе, храня молчание об открывшейся тебе истине.
— Но лучше молчать, — подчеркивал при этом пророк Аллаха, — чем вести пустой разговор…
Станислава Гагарина в учении Магомета особенно подкупало рассуждение о необходимости делиться приобретенными знаниями с теми, кто тебя окружает. Последнее было природным качеством сочинителя, от которого он в достаточной мере претерпел и в детстве, когда в школе его причисляли к у м н и к а м, и в мореходном училище, где курсанты полагали, будто Стас выпендривается, пока будущий писатель, обладавший и незаурядными актерскими данными, не разработал и принял на себя образ лихого парня, истинного флотского товарища, готового и в драку с криком «Полундра! Наших бьют!», умеющего и деваху з а к а д р и т ь на Невском проспекте, и хорошо в р е з а т ь в курсантской компании.
Словом, страдал наш герой от собственной готовности делиться знаниями до тех пор, пока не занялся литературой, а в этой ипостаси ему сам Бог велел обладать куда более глубокой и разнообразной информацией, нежели простым смертным, знать больше, нежели знает средний читатель, хотя и в этом качестве невежественные рецензенты упрекали за то, что, дескать, Станислав Гагарин демонстрирует в том или ином о п у с е собственную эрудицию. Ну не анекдот ли само существование подобных упрёков сочинителю?
— Я предлагал занять позицию с вечера, — рассказывал пророк, — неподалеку от того места, откуда будет стрелять убийца. Но мы получили информацию о тщательной проверке подобных мест службой безопасности. Поэтому надо попасть на чердак Московского университета после проверки, за час до начала официальной церемонии.
— А как же террорист? — спросил председатель. — Его ведь тоже может схватить охрана…
Магомет пожал плечами.
— Видимо, у тех, кто готовит а к ц и ю, есть в спецохране и в службе безопасности соответствующие кадры, — предположил он. — Закроют глаза, не заметят, одним словом. Это уже их проблемы. Наша, вернее, ваша, Папа Стив, и Христа задача проникнуть на чердак и ликвидировать убийцу до того, как он примется стрелять в тех, кто собирается возложить венок к могиле Неизвестного солдата. А мой удел — сделать всё, чтобы вы туда попали, опекать вас со стороны и обеспечить по возможности безопасный отход.
— Что с транспортом? — спросил Станислав Гагарин, памятуя о расстрелянной в Солнцеве черной в о л г е. — Может быть, задействуем мое авто?
— Ладно уж вам, Станислав Семенович, — улыбнулся Магомет. — Неугомонный вы наш товарищ… Пусть стоит ваше авто в гараже. С ним вы еще нахлебаетесь горя.
— Вам что-нибудь известно? — обеспокоенно поинтересовался писатель.
— Помните, что сказано в Евангелии от Матфея, в главе седьмой? — неожиданно спросил пророк. — Стихи первый и второй…
Не судите, да не судимы будете;
Ибо каким судом судите, т а к и м будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.
«Истина, не требующая доказательства, — подумал сочинитель. — Категорический императив Канта в евангелическом изложении да еще и устами пророка Аллаха!»
— Просите, и дано будет вам, — торжественно продолжал цитировать Матфея основатель религии меча и защитник России, — ищите и найдете; стучите, и отворят вам;
Ибо всякий просящий получает, и идущий находит, и стучащему отворят.
— Воистину так! — заключил сочинитель, улыбаясь.
Ему было приятно от того, что Ал Амин, или Верный, на память знает жизнеописание Иисуса Христа.
Но Станислав Гагарин не ведал, что уже после разыгравшихся событий, водитель, о котором писатель не однажды упоминал в романе, ибо полгода уже ездил с ним по делам Товарищества, этот с виду приличный и порядочный парень примитивно и гнусно нажрется алкоголя, угонит из гаража машину и элементарно разобьет ее, причинив Товариществу убытков тысяч эдак на триста, не меньше.
Сочинитель давно перестал доверять ему и терпел исключительно потому, что поддался резонам Татьяны Павловой, уверявшей Папу Стива: предыдущие водители были хуже. И это было правдой, с этой братией Станиславу Гагарину всегда не везло, а в смутные дни, когда соотечественников целенаправленно развращали л о м е х у з ы, трудно было кому-либо доверять, невозможно было на кого-либо положиться.
В ту ночь, когда сочинитель вернулся из гаража, где с Дурандиным они вынули из-за штурвала пьяного шоферюгу, отобрали ключи, документы и отправили восвояси, Станислав Гагарин, скрыв от приболевшей супруги случившееся, тщетно пытался уснуть, размышляя о вечной природе з л о г о в человеке.
Он пытался читать, перелистывал «Жизнь Мухаммеда» Пановой и Вахтина, зарубежную монографию «Анатомия детектива», где обнаруживал здравые мысли и соображения, поднимался к занедужившей Вере Васильевне, меняя питье и пытаясь отвлечь от тягомотного состояния, развернул и сочинение Скрипника о Моральном Зле.
Книга раскрылась на странице, где говорилось о том, как французские философы-материалисты трактовали природу Зла, изначально заложенного в человеке, и Станислав Гагарин, который стоял вовсе на иных позициях, склонялся к утверждению Гельвеция: люди не столько злы, сколь глупы.
