Миран возмутился: „Пернатый, видать, совсем спятил там, на бугре у Гондора!“
Я сделал попытку успокоить его и себя: „Что страшного? Шесть часов назад — это все равно ведь завтра. Доживем до завтра — посмотрим…“
Миран: „Не знаю, как у тебя, Сиб, а у меня появилось острое, неодолимое желание связаться с люверами сегодня, и немедленно“.
Желание Мирана совершенно не противоречило моему. На максимальной скорости мы выскочили из-под золотого экрана и вышли на прямой луч для непосредственной связи с люверами. Ни один лювер нам не ответил!.. Дурацкое, как мы только что полагали, утверждение наблюдательного стационара странным образом оправдалось: фазереты исчезли с орбит ожидания! И след их простыл… Нам не оставалось ничего другого, как подняться снова на „палубу“ и проделать обратный переход через атрии, которые сыграли с нами скверную шутку. К великому нашему облегчению, выход состоялся на „палубе“ эколата-один и сегодня! Люверы, как и положено, ждали нас на прежних орбитах и вышли на связь по первому вызову. Конечно, хронометрические блоки „Феникса“ мы отсюда тоже проверили и убедились, что в этот раз никаких календарных вольностей жаропрочный петух себе не позволил. Здесь везде царило сегодня.
Миран вдруг поверил: „Выходит, восставший из пепла был прав — мы действительно побывали в своем послезавтра?!“
Я усомнился: „Ты допускаешь, что фазереты ушли из нопра без нас?“
Миран: „Вот этого я никогда не буду склонен допускать“.
Я: „Значит, нам остается считать, что „Феникс“ ошибся?“
От диспута мой напарник решил уклониться: „Главное, Сиб, мы проверили: путь к отступлению есть. Предлагаю вернуться на эколат-четыре, занять там исходную позицию и, не обращая внимания на мимосуточные закидоны огнеупорного петуха, провести в атриях „днища“ задуманный эксперимент“.
Так мы и поступили. Зависнув под „днищем“ эколата-четыре (в том месте, откуда началась вся эта временная катавасия), я опять проверил календарную стабильность „Феникса“. Хронометрические блоки несгораемого упрямца по-прежнему указывали на послезавтра…
Миран не удержался от комментария: „Ничего не изменилось, Сиб. Наш пернатый дезинформатор непонятно настойчив…“
Я: „Тогда, наверное, дело не в нем“.
Он: „Да, придется списать все на счет волшебных свойств эколата. Что ж, спасибо дырявому золотому дредноуту — побывали в своем послезавтра“.
Я: „В чужом, Мир, в чужом. В своем послезавтра мы должны быть уже на Новастре, а не болтаться под „днищем“ этой громоздкой штуковины. Тут что-то не то…“
Он: „Выходит, здесь мы — двойники самих себя?..“
Я: „Выходит, так“.
Он: „Сиб, ты чувствуешь себя двойником?“
Я: „Нисколько. А ты?“
Он: „Ни в малейшей степени“.
Я: „Значит, мы с тобой хорошие копии самих себя, Мир“.
Он: „Какая яркая мысль!“
Я: „Не до шуток. Если мы не копии самих себя, то это означает, что шесть часов назад фазереты наши ушли к Новастре без нас“.
Он: „Не смертельно. Хотя и достаточно неприятно… Давай подведем кое-какие итоги. Эколаты первый, второй и третий — устройства для пространственно-топологических переходов. Эколат-четыре, по-видимому, сложнее своих собратьев. Потому что, помимо всех прочих дел, ведет себя еще и как машина времени“.
Я: „А кто сказал, что остальные ведут себя иначе?“
Он: „Ты прав… на предыдущих эколатах у нас просто не возникало причин интересоваться временем“.
Я: „Вот именно, Мир! Но было ли вообще несколько эколатов? Что, если это все — один и тот же эколат, только в разное время?..“
Он: „Мне нравится твоя догадка. Не могу найти никаких возражений. Один-единственный эколат в разное время и в самом деле может обретаться в разных местах. При условии, естественно, что он достаточно мобилен… Итак, вопрос о количестве эколатов в системе Пянжа решен сравнительно легко“.
Я: „Решать проблему существования наших двойников будет труднее“.
Он: „Наши двойники — свои парни, и уж как-нибудь мы с ними поладим. Поехали? Обнуленное время не ждет“.
Я: „Надеешься успеть к вчерашнему отходу люверов?“
Он: „Не язви под руку, я суеверный“.
Синапсии челноков помогли нам определить геометрический центр „днища“ золотого колосса. Мы выбрали экспериментальный атрий („пуп эколата“, как пошутил Миран) и зависли под четко обрисованной квадратом мрачной „вакуумной трубой“. Миран минуту не трогался с места. Я понимал его состояние — меня самого грызла тревога. Чего можно ожидать от переходов в „палубных“ атриях „сегодняшнего“ эколата, мы уже приблизительно знали и старались лишь соблюдать осторожность. Зато теперь, столкнувшись с проблемой временных фокусов, испытывали серьезный психологический дискомфорт. Куда, в какое время и в какой мир забросит нас эколат „послезавтрашний“?.. Переть напролом очертя голову, признаться, не очень хотелось. Напротив, перед величием грандиозной тайны уже хотелось некоторой постепенности. Но отступать было стыдно и поздно, и мы, храбрясь друг перед другом, направили челноки в золотые ворота…»
«Самое „узкое“ место парной разведки», — подумал Кир-Кор.
К счастью, пространство, где финишировали челноки разведчиков после перехода сквозь «пуп» прямоугольного левиафана, было свободно от опасных неприятностей наподобие испепеляющего плазменного жара. Кир-Кор с облегчением расслабил мышцы, перевел дыхание. На первый взгляд ничего существенного при переходе не произошло, если не считать существенным резкую смену характера освещения планарной поверхности. Освещение сильно потускнело — как будто день здесь внезапно сменила светлая лунная ночь. Во всем пространственном объеме, как бы зажатом между распростертой на километры и километры золотой крышей вверху и неоглядной равниной внизу, не было заметно оранжевых, красных или бордовых отсветов местного солнца. Никаких признаков существования Пянжа… «Планар? Не Планар?.. — подумал Кир-Кор. — А если Планар — то не с обратной ли своей стороны?..»
Равнина, озаренная боковым серебристо-белым светом, напоминала шкуру нерпы: белесые, белые, серые пятна…
Ни единого пятна теплого цветового тона. Все цветовые оттенки ландшафта по сторонам и внизу — холодные, пасмурно-зимние. Даже золото над головой было с зеленоватым отливом.
По мере того как снижались, падая почти отвесно, «Эспуар» и «Марина», детали ландшафта проступали отчетливее, окоем расширялся. И вдруг из-за далекой окраины тяжело нависшего над этим миром колосса вышла большая, белая, яркая, как лампион в увеселительном парке, луна. В ее сиянии четче обозначилась — засеребрилась, замерцала блестками — некая полупрозрачная вертикаль… Сут Мирана увеличил скорость и, накренясь в лихом вираже, взял направление к мерцающему призраку. Сибур — следом. Траектория снижения челноков стала более пологой. Курс — к подножию вертикали, в тот район, где она торчала из «шкуры нерпы» на плоской равнине хрустальным копьем. Правее «копья» — сабельно-тонкие серпы двух месяцев в стадиях, близких к фазе потаенного новолуния.
