Ознакомительная версия.
Горящий танк с черно-белым крестом. Он – молодой офицер – достает из него двух раненых солдат, поочередно волоком перетаскивает их в ближайшую воронку и перевязывает раны. Оказание помощи приходится прекратить, так как возникла необходимость стрелять в небольшую группу русских солдат, бегущих по полю к воронке. Копченые, немытые их лица полны ярости. Они кричат, постоянно употребляя непонятное короткое слово…
Потом госпиталь, кровать, боль, железный крест от фюрера… Нет, это к делу не относится. Другое воспоминание…
Медицинский блок. Тощий, изможденный русский солдат лежит связанным в цинковой ванне. Он полностью обложен кусками льда. Проводится один из опытов по изучению порога смертности при обморожении. Тонкий хрящеватый нос солдата торчит вверх, два огромных глаза на лице, высохшем от голода, горят неукротимой ненавистью, а изо рта постоянно вылетает слабый немощный крик, состоящий из одной и той же фразы. Она содержит всего три слова, и последнее из них именно то, что произносили солдаты, бежавшие в сторону воронки… Как объяснил один из лагерных офицеров, знавших русский язык, слово это в грубой форме означает мужской половой орган.
Люди, ругавшиеся снаружи ящика, употребляли именно это выражение, и Гонсалес со страхом понял, где он оказался. Ящик же привлек внимание тем, что от него исходила страшная вонь. Служащие порта, принимавшие груз, подумали, что экспортеры поставили протухшие консервы. Поэтому были вызваны официальные лица. Ящик вскрыли и с удивлением обнаружили внутри него Педро, перемазанного дерьмом с головы до ног. Довольно приличное количество банок было испорчено и получалось, что Гонсалес нанес экономический вред, а также автоматически стал подозреваемым в шпионаже. Его тут же арестовали и доставили, куда следовало. Там его отмыли, постригли, одели кое-как и допросили; после чего засадили в одиночную камеру, которая находилась в подвале здания Управления КГБ по Одесской области Украинской ССР.
Через пару дней в сопровождении нескольких крепких, одетых в штатское людей, Гонсалес совершил увлекательное путешествие из Одессы в Москву по железной дороге. Во время поездки он находился в купе арестантского вагона, в котором все окна были закрыты наглухо. Прекрасные виды русской природы, естественно, промелькнули мимо его глаз, но это Педро не огорчило, потому что все подобные достопримечательности он уже видел в сорок втором году.
В нынешней камере окна не было вообще, хотя куда, спрашивается, можно смотреть из глубины в десять метров? Точнее, одно окошко все-таки имелось. Оно располагалось в железной двери камеры, и было закрыто с противоположной стороны. Над ним находился круглый большой глазок. В нем, почему-то, не было стекла. Педро подумалось, что при большом желании можно легко плюнуть в глаз надсмотрщику, а еще лучше – ткнуть в него пальцем. Интересно, каковы будут последствия для человека, совершившего такой бесполезный, но приятный поступок?
В коридоре раздались гулкие шаги. Они замерли перед дверью. Окошко распахнулось, и в него просунулась рука, державшая жестяную миску. Педро подошел, взял посудину, и окно захлопнулось. Он сел на нары, поставил тарелку на табурет и с любопытством заглянул в нее. Внутри находились: кусок слипшейся светлой каши, неаккуратно отрезанная горбушка черного хлеба, тонкий ломтик вареного свиного сала и алюминиевая ложка. Все это пахло какой-то затхлой кислятиной и нисколько на еду не походило. Гонсалес осторожно попробовал кашу на вкус. Вкус также не соответствовал представлениям о людской пище. Но выбирать не приходилось, и Педро съел все. За ним наблюдали в глазок, потому что как только он отставил миску в сторону, оконце на двери распахнулось. Гонсалес подошел и протянул грязную посуду. Ее тут же забрали и в ответ выдали жестяную кружку без ручки. Педро взял ее, и окно закрылось. В коридоре послышались шаги. Они удалялись.
Поняв, что кружка оставлена ему для постоянного пользования, он залпом осушил содержимое и поставил ее в раковину. Вкус напитка чем-то отдаленно напоминал чай, но горечь и запах забродившего веника свидетельствовали о наличии в его составе каких-то других, неизвестных Педро ингредиентов. В животе неожиданно громко забурчало. Гонсалес подозрительно прислушался к ощущениям, бросил испуганный взгляд на унитаз, вздрогнул, и осторожно лег на нары. Желудок успокоился, но началась зверская отрыжка. После каждого ее проявления воздух в комнате наполнялся запахом веника. Это быстро прошло, и Педро попытался заснуть, но не смог.
Высоко под потолком висел мутный стеклянный плафон, обернутый железной сеткой. Из него лился тусклый свет. По опыту нахождения в подвале одесского КГБ он уже знал, что свет в камерах не выключается даже ночью и на тюремном электричестве в Советском Союзе, по-видимому, не экономят. Гонсалес повернулся лицом к стене и закрыл глаза. Все равно не спалось. Мозг успокаиваться не хотел. В голове стали возникать расплывчатые картины. Одна из них вдруг оформилась в четкое видение…
Человек находится в барокамере. Задание от Люфтваффе. Необходимо вычислить наименьшее давление атмосферы, при котором летчик может находиться без спецкостюма и шлема при полетах на большой высоте. Сквозь толстое стекло на двери барокамеры видно, как лицо у подопытного опухает и неестественно раздувается. Глаза наливаются красным, вылезают из орбит, взрываются, выстреливают кровью из глазных впадин… Вот, черт! Слишком резко понизили давление! Надо это делать медленнее. Труп – в крематорий. Следующего военнопленного! Материала для опытов – в достатке…
Неожиданно мысли Гонсалеса приняли другое направление. Интересно, что будет завтра? Станут ли, все-таки, пытать? Нет, полковник имел в виду нечто другое… Может, скополамин? Или – пентотал натрия? В любом случае это плохо. Педро прекрасно знал о свойствах этих препаратов. Их называют сывороткой правды. Они являются наркотическими. И эффект от их применения бывает самым непредсказуемым. Человек, находясь под воздействием препарата, может правдиво отвечать на поставленные вопросы, а может, галлюцинируя, придумать себе новый внутренний мир и тогда будет выдавать желаемое за действительное, считая, что говорит чистую правду.
Ранее скополамин использовался, как анестезирующее средство при проведении операций. Гонсалесу, когда его оперировали при полученном на фронте ранении, вводили именно этот наркотик, и он помнил свои ощущения. Тогда его просто накрыла волна эйфории… Он понял, что если ему вколят что-нибудь подобное, то он – пропал. А если хорошо подумать, то, наверняка, у коммунистов есть что-нибудь такого же плана, только новее и серьезнее. Наука нигде на месте не стоит. А у них – тем более…
Ознакомительная версия.
