Перфилова передёрнуло. А ведь надо будет что-то купить на новоселье, сувенир или подарок. Бутылку вина. Нет, вино нынче дорого… И на сегодня тогда можно просто салат.
Эту Лену на мужчин постарше что ли тянет? Тогда Вениамин Львович — идеальный кандидат. А какие усы!
Он шагнул в прихожую и долго озадаченно смотрел на пустую щель между серым плащом и вытертой зимней короткополой дублёнкой, соображая, висело ли у него что-то в этой пустоте раньше. Прореха казалась не правильной.
Перфилов сдёрнул с крючка куртку и вспомнил: пальто, чёрное велюровое пальто ещё вчера занимало пустующее сегодня место. И куда делось? Пальто покупалось лет шесть назад, Перфилов его почти не надевал, в нём ему было холодно.
Загадка. То есть, вчера…
В голове его щёлкнуло, и пропавшее пальто соотнеслось с визитом Николая. Вот же какая сволочь! Прихватил, наверное, по уркаганской своей манере. И кто зло? Я — зло? Я ещё, придурок, по добру дал ему выскочить!
Перфилов поиграл желваками. Теперь ждите. Теперь вибрации будут — будь здоров!
Он задёрнул на куртке молнию, вбил ноги в туфли и, полный решимости, выбрался на лестничную площадку, с хрустом закрыв квартиру на два оборота ключа. Спустившись на первый этаж, он забарабанил кулаком в дверь с отставшим, висящим на одном шурупе номером.
— Николай! Вера Павловна!
Никакого шевеления.
— Николай! Моё пальто!
Он подёргал ручку, затем саданул в дверь пяткой.
Уроды!
— Молодой человек! — выглянула из соседней двери востроносая старушка в халате и в бигуди, накрученных на сиреневые кудряшки. — Вы чего здесь? Ну-ка, брысь отседова! Развелось! Шастают! А потом мочатся в подъезде! И вонь стоит, не пройти не проехать!
Перфилов стиснул зубы.
— Я к этим вот… — он не смог вспомнить фамилию. — Мне с ними поговорить…
— Ну видишь же, что Верки дома нет! И занята она, есть у неё мужчина, не чета тебе, мозгляку. Шёл бы ты…
— Уже пошёл, — сказал Перфилов.
— Во-во! — поддакнула старушка. — Иди. И дорогу сюда забудь.
Перфилов не стал говорить ей, что, собственно, здесь живёт. Он вышел из подъезда и, всё ещё в мрачном настроении, зашаркал к ближайшему магазину.
Асфальт темнел дождевыми пятнами, видимо, пока Перфилов смотрел телевизор, прошёл короткий дождь. На углу торговали овощами и фруктами.
Ну, ладно, подумалось ему, пусть я зло. Но с чего я зло? Должна же быть какая-то предыстория, причины, мотивы. Внезапных превращений не бывает. Ожидание чуда в промежутке между четырьмя и пятью вряд ли может служить предысторией. А уж усталость от жизни своей бессмысленной…
Нет, не сходится, дорогие Вера Павловна, Вениамин Львович и прочие. Да и Вовка может быть вовсе не зло. Мало ли какие особенности включаются в человеке, он ни сном ни духом, а насекомые мрут. Но это как раз предполагает в краткой перспективе обязательный и обстоятельный разговор.
В магазине Перфилов выбрал для Лены коробочку "рафаэлло" как вполне демократичный и необременительный подарок. Новоселье тоже не ахти какое, чтобы дарить вино, вазу или часы с кукушкой. Подумав, взял ещё сахар-рафинад. Этаким намёком. Что ещё? В корзинку плюхнулись две упаковки замороженных овощей и банка шпрот.
М-да, человеку, который не хочет жить, всё же приходится есть. Жить-быть-есть. Три составных части существования.
К кассе стояла очередь в пять человек, перед Перфиловым втиснулся шестой с корзинкой, набитой продуктами будто на случай ядерной войны. Через край переваливалась сетка с репчатым луком.
Перфилов поймал себя на том, что мысленно отвесил пендаля этому торопыге с вытаращенными от торопыжества глазами. Вот куда он? Тут зло в очереди стоит! Зло! Само! Стоит! Никакого уважения!
А может я действительно зло? — подумал Перфилов, вздыхая. Пустячный эпизод, а я уже пендали раздаю.
Он расплатился на кассе, размышляя, как, в сущности, резко раздражение может перейти в агрессию. Возможно, это от перенаселения. Или, скорее, от скученности. В городах сложно выдерживать душевную гармонию. Гармония не выносит ни очередей, ни втискивающихся перед тобой покупателей.
— Извините.
Он отомстил торопыге, как бы случайно выбив из его рук пустой пакет. Ах, какие у того сделались глаза! Сначала расширились, затем сузились. Никакого сомнения, его занесли в персональные враги.
Вернувшись из магазина, Перфилов принял душ. Не из желания понравиться Лене. И не из предчувствия возможного новоселья тет-а-тет, как закамуфлированного свидания. Чушь всё это! Перфилову просто захотелось ощутить себя обновлённым. Возможно, часть негатива смоет в ванную горловину? Он где-то слышал о таком. Уж если представлять все упрёки, угрозы и обвинения, которые ему пришлось выслушать за половину дня, некой грязью, то соседи заляпали его по самую макушку. Скоблить-не перескоблить.
Впрочем, под холодной водой он долго находиться не смог (горячую, кажется, на день или на два отрубили) и, наскоро втерев шампунь в голову, также споро смыл пену.
Грязь, пожалуй, так с души и не сошла.
Собственно, подумал Перфилов, вытираясь полотенцем, а на черта мне идти? Мы разругались у качелей, мои обязательства стали вроде бы ничтожны. Меня ждут? Три раза "ха-ха!". Я всех нервирую, всех сбиваю с истинного пути, всем жить не даю. Причём как внезапно! Жил себе тихо, никто внимания не обращал. И вдруг!
Нет, Вовкино умение здесь фигурирует неспроста. С него это "вдруг" и произошло. Не порчу ли он на меня наслал?
Перфилов ощупал себя, скорее, шутливо, но всё же достаточно внимательно. Где тут метка дьявола? Или ещё какие-нибудь странные отметины? Увы, ничего, кроме родинок на плече и на боку, не нашлось.
Так идти или не идти?
Перфилов прошлёпал в комнату, голый, постоял в раздумьи в её центре, выглянул зачем-то в окно, будто там на большом транспаранте вывесили решение, убрал с подоконника пожелтевшие листки с конспектами уроков, где лезло в глаза двойное подчёркивание под "Народно-освободительная", "Минин", "Лжедмитрий Отрепьев", и принялся одеваться.
Можно же просто занести "рафаэлло". А так ему нисколько не хочется, убеждал он себя. Ради чего менять привычное затворничество? Ради кого?
— Она нисколько не красива, — сказал Перфилов вслух, застёгивая рубашку. — Своеобразное лицо, и только.
Возражений от стен, пола и потолка не последовало.
— Когда тебя жалеют — это мерзко, — вздохнул Перфилов.
Он выбрал из скудного гардероба светлые полотняные брюки, привезённые бог знает когда с отпускных югов, и погрузил ноги в брючины.
— Возможно, она вообще дура, — рассудил Перфилов. — И подвержена чужому влиянию.
