— Не обращайте внимания на его лапы «чапп-чапп». Заповедник в долине Гомбе охраняется лучше, чем здание правительства в Дар-эс-Саламе, хотя, боюсь, нельзя показать того же в отношении заповедников в горах Вирунга, на границе Руанды и Уганды, основанных под обозначением «Исследовательский центр Карисоке» покойной Дианой Фосси. И все-таки в этих краях мы видим еще одну ироничную улыбку истории, которую, полагаю, разглядели и местные жители, — если здешние шимпанзе ежедневно убивают друг друга по поводу и без повода, то люди спокойно ходят ло лесу и едят фрукты, и никто их не трогает.
Буснер заранее известил Людмилу Раушутц о прибытии своей группы. С ней, как почти со всеми шимпанзе, от которых Буснеру что-либо требовалось, у именитого психиатра нашлись общие знакомые. Вожак группы, где выросла Раушутц, Ганс Раушутц, был известным оперным импресарио, и оказалось, что союзник Буснера Питер Уилтшир сделал с ним несколько постановок. Уилтшир ухнул Раушутцу, и тот влапил группе Буснера — Дайкса рекомендательное письмо к плоду своих чресл, которое психоаналитик-радикал и переслал по факсу.
Людмила Раушутц, даже по стандартам антропологии — науки, которая всегда привлекала шимпанзе нетерпимых и фанатичных, — имела чрезвычайно радикальные взгляды, считала, что люди обладают способностями к сознательному мышлению в такой же, если не в большей мере, как и шимпанзе. В своей книге «Среди людей»[171] она прямо написала, что ее полевая работа с дикими людьми настолько полно раскрыла ей замысел Вожака, насколько это вообще возможно для шимпанзе.
Если поначалу результаты ее работы с людьми на реке Гомбе повсеместно признавались важными и исключительно глубокими как для антропологии, так и для понимания происхождения шимпанзе, то позднее научная иерархия перестала воспринимать Людмилу Раушутц всерьез — с того момента, когда критики осознали невозможность убедить самку отказаться от упрямо распространяемой ею мысли, что люди в самом деле обладают способностями, какие она им приписывает, и что по этой причине им необходимо предоставить те же права, какие есть у шимпанзе.
Иные злопыхатели показывали, что программы Раушутц по возвращению людей из неволи в дикую природу суть не более чем предлог для привлечения туристов в ее заповедник. Те и в самом деле хотели посмотреть на людей поближе, а выпущенные в дикую природу люди, воспитанные в неволе, редко могли постоять за себя и защититься от агрессии своих диких собратьев по виду и поэтому редко отходили далеко от главного лагеря, так что посетителям заповедника было удобно подкармливать и фотографировать их. Один антрополог, побывавший у Раушутц, жестикулировал с Бус не ром до его отъезда в Африку и показал: «По-моему, это просто выставка домашних животных, а не место, где зверей учат жить заново».
Буснер увидел и более немордоприятные вещи об исследовательнице. Ему показывали, что «мерзкая жирная самка обращается со своими домашними людьми как с шимпанзе». Другие жесты намекали на то, в чем завуалированно обвиняли Диану Фосси и других самок-антропологов, а именно показывали, что седалищная мозоль у Раушутц почти не набухает, самцов шимпанзе ей не видать, как своих ушей, и оттого, мол, она ищет себе поклонников среди самцов человека. Разумеется, на этих жестах недоброжелатели не останавливались и добавляли, что Раушутц потому лишь и сумела достичь высокой позиции в научной иерархии, а в своем лагере даже стать вожаком, что была совершенно стерильна. Буснер, впрочем, заранее ожидал увидеть такие жесты — самцы всегда показывают так о самках, сделавших успешную карьеру.
Именитый психиатр намотал все это на ухо, но решил вести себя непредвзято. В конце концов, думал он, не годится мне, ученому, которого научная иерархия столько лет поливала грязью, верить на жесты представителям другой иерархии, которые аналогичным образом поливают грязью незнакомого мне шимпанзе.
От прибытия к пункту назначения группу Буснера — Дайкса отделяли всего несколько часов, и именитый психиатр, вспомнив вышеозначенные жесты, задумался, а что же ждет его в заповеднике. Про себя Буснер покуда так и не решил, чем является человек номер 9234, которого экс-художник считает своим утраченным детенышем, — украшением на барочном фасаде Саймонова психоза или же его краеугольным камнем. Не желал предпоказывать, что станет с Саймоном после встречи с дикими людьми в. дикой природе — излечится он или, наоборот, окончательно сползет с ума. Буснер осознал, что работает сейчас на тех же принципах, что Алекс Найт и его команда, а они просто направляли камеру на предмет и смотрели, что будет.
Меж тем пейзаж, открывавшийся их взорам, был просто мечтой телевизионщика. Добравшись до границы заповедника, путешественники предъявили на въезде свои документы часовому-бонобо с автоматом Калашникова в лапах и, проехав немного далее, увидели бесконечную панораму зеленого леса, простиравшегося вплоть до уползающего под самый горизонт синего пространства — озера Танганьика. Казалось, сама Мать-Природа вышла приветствовать их — тропический ливень сначала поутих, а потом и вовсе прекратился. Джип прыгал по ухабистой дороге, обрамленной с обеих сторон зарослями травы высотой в шестьдесят ладоней, из которых шел вверх густой пар. Отовсюду торчали кокосовые пальмы, а на ветвях деревьев; похожих на гигантские канделябры, красными маяками светили распустившиеся цветы.
Алекс Найт неустанно снимал буйство природы, крутясь волчком в кузове машины.
— «Ааааа» скоро стемнеет, — показал он Саймону, — а я хочу, чтобы у нас было достаточно панорамных планов для заставки.
Путешественники перевалили через последний ряд холмов, и перед ними раскинулось озеро. К берегу спешили лодки местных рыбаков, взрывая веслами зеркальную поверхность воды. Там был и лагерь Людмилы Раушутц — несколько непривлекательных металлических бараков из гофролиста; их оцинкованные крыши красным пламенем горели в лучах заходящего солнца, которое выглядело огромной вселенской седалищной мозолью, рассеченной пополам линией горизонта.
Саймон все видел и все осознавал, но в голове держал только одно — человека, в поисках которого они сюда приехали. Как скоро удастся его отыскать? Художник не находил в себе сил полностью сформировать в сознании образ Саймона-младшего, так хорошо он вписывался в общую канву психоза, — казалось, его создал тот же психический творец, что изготовил для Саймона-старшего распухшие лобные доли с участками повышенной интенсивности сигнала на томограммах. Образ голой мордочки детеныша, образ его округлой челюсти и зубов с немного неправильным прикусом переворачивал мир вверх дном, крутил колесо Саймонова психоза словно приводной ремень. Но когда Саймон встретит Саймона, колесо перестанет крутиться, и вся эта ужасная планета обезьян — так он смел надеяться — рассосется, исчезнет как мираж. Буснер наденет штаны и побреется, и они улетят назад в Англию, где политики лижут друг другу задницы в переносном, а не в буквальном смысле.
