Сери же вызывала у меня неуверенность совсем иначе. Слушая ее рассказы, я непрерывно замечал противоречия. Могло показаться, что она придумывает все это для меня. Она постоянно прибегала к помощи машинописных листов, но никогда не зачитывала мне вслух то, что было на них напечатано. Она просто клала листы перед собой и часто в них заглядывала. Иногда она теряла нить рассказа или поправляла себя, иногда она даже обрывала какой-нибудь рассказ недосказанным и говорила, чтобы я его забыл. В присутствии Ларин она становилась очень озабоченной и нервной и часто себя поправляла. Несколько раз было так, что Ларин вмешивалась в рассказ Сери и начинала говорить сама. А однажды две женщины, явно пребывавшие в напряжении, неожиданно встали, вышли из дома и начали ходить по лужайке, о чем-то разговаривая; когда они вернулись, Сери была какая-то притихшая, а глаза у нее были красные.
Но ей, Сери, я верил больше, потому что она целовала меня и оставалась со мной, пока я не усну. У Сери были свои собственные неясности, что делало ее более человечной. Я был предан им обеим, но Сери я любил.
Эти противоречия — я бережно накапливал их в мозгу и много о них думал, когда оставался один, — интересовали меня даже больше всего остального, чему меня учили. Однако я не мог их понять.
И лишь тогда, когда от них совсем уже некуда было деться, они сложились в некое подобие картины.
Потому что вскоре у меня стали появляться обрывочные воспоминания о моей болезни.
Я все еще не знал, что и зачем со мной сделали, вернее — знал очень мало. Было очевидно, что я перенес какую-то серьезную хирургическую операцию. Моя голова была наголо выбрита, на шее и за левым ухом краснели уродливые шрамы. Меньшие шрамы были у меня на груди, на спине и в нижней части живота. В точном соответствии со своим умственным состоянием я был еще очень слаб, но при этом чувствовал себя бодрым и энергичным.
Меня беспрестанно одолевали некие образы. Они появились сразу, как только я начал осознавать себя, но лишь потом, получив некоторые представления о реальности, я сумел осознать их призрачность. Плодом моих долгих размышлений стал вывод, что на какой-то стадии болезни я находился в бреду.
А потому эти образы должны были быть проблесками воспоминаний о моей прошлой жизни!
Я видел и узнавал лица, я слышал знакомые голоса, мне казалось, что я нахожусь в неких местах. Места эти были совершенно мне незнакомы, однако казались вполне реальными, достоверными.
Смущало то, что создаваемое ими впечатление никак не соответствовало так называемым фактам, то есть тому, что рассказывали обо мне Ларин и Сери.
Весьма примечательно, что они прекрасно согласовывались с запинками и шероховатостями рассказов Сери.
Когда Сери начинала запинаться и останавливаться, противоречить самой себе, когда Ларин ее прерывала, именно тогда у меня появлялось впечатление, что она говорит мне правду.
В такие моменты мне очень хотелось, чтобы она сказала больше, чтобы повторила свою ошибку. Ошибки были гораздо интереснее всего остального! Оставаясь с ней один на один, я пытался подтолкнуть ее на большую откровенность, однако она никак не желала признать, что отклоняется от истины. Вынуждать ее было невозможно — слишком велики были мои сомнения, слишком мало я понимал.
Но при всем при том уже через несколько дней у меня сформировались две совершенно различные версии меня.
Версия, так сказать, официальная, излагавшаяся Ларин и Сери, выглядела следующим образом: я родился в городе, называемом Джетра, в стране, называемой Файандленд. Моим отцом был Франфорд Синклер, моей матерью — Котеран Гилмор, сменившая, когда она вышла замуж, фамилию на Синклер. Моя мать уже умерла. У меня есть сестра по имени Каля. Она замужем за мужчиной по имени Яллоу. Это именно имя, а не фамилия. Каля и Яллоу живут в Джетре, детей у них нет. После школы я поступил в университет и получил степень по химии. Потом я несколько лет работал химиком в компании, производящей ароматические вещества. В недавнем прошлом у меня обнаружилось опасное заболевание мозга, после чего я отправился на остров Коллаго, входящий в состав Сказочного архипелага, чтобы пройти курс лечения в специализированной клинике. По пути на Коллаго я встретился с Сери, и мы с ней стали любовниками. В результате перенесенной хирургической операции я впал в амнезию, и теперь Сери на пару с Ларин стараются восстановить мою память.
В некотором, простейшем, смысле я все это принимал. Наставницы нарисовали мне вполне убедительную картину мира: они рассказали мне о войне, о нейтральности островов, о неурядицах в жизни большинства людей, вызванных этой войной. География мира, его политика, экономика — все это было описано живо и убедительно.
Волны моего осознания мира разбегались до горизонта и дальше.
Но тут же было и неприятие, основанное на противоречиях мною услышанного, поэтому в моем внутреннем мире эти волны сталкивались и рушились.
Сери и Ларин говорили, что я родился в Джетре. Они показывали мне Джетру на карте и на фотографиях. Я был джетранцем. Но однажды, описывая мне Джетру и заглядывая попутно в машинописный текст, Сери сказала «Лондон». Я был потрясен. (Странное слово было напрямую связано с некими впечатлениями, испытанными мною в бреду. Оно совершенно точно обозначало определенное место. Может быть, место, где я родился, а может быть, и нет; так или иначе, оно существовало в моей жизни и называлось Лондон.)
Мои родители. Сери и Ларин сказали, что моя мать умерла. Я не ощутил ни потрясения, ни хотя бы удивления. Потому что и так это знал. Но они же сказали с полной определенностью, что мой отец жив. (Мне так не казалось, здесь было какое-то противоречие. Мой отец жив, мой отец умер… Так что же тут правда? Даже Сери была не вполне уверена.)
Моя сестра. Каля двумя годами старше меня, замужем за Яллоу. Но был случай, когда Сери назвала мою сестру Фелисити, а Ларин ее быстро поправила. Новое неожиданное потрясение: в бредовых видениях именно это слово, «Фелисити», и было именем моей сестры. (И новые сомнения внутри сомнений. Всякий раз, когда Ларин или Сери говорили о Кале, они старались передать мне теплоту наших с ней отношений, отношений брата и сестры. Но в рассказах Сери иногда ощущалось, что не все между нами было гладко, а от бреда у меня сохранились впечатления борьбы за первенство и даже прямой враждебности.)
Муж и семейство моей сестры. Яллоу фигурировал где-то на периферии моей жизни, однако и он, подобно Кале, неизменно упоминался в самых теплых, дружественных тонах. (Я знал Яллоу под другим именем, но не мог его вспомнить. Я ожидал, что однажды это имя соскочит у Сери с языка, но тут она была совершенно последовательна. А еще я знал, что у «Фелисити» и ее мужа, которого мне приходилось называть про себя именем «Яллоу», были дети, однако об этих детях не говорилось ни слова.)
