Ознакомительная версия.
– Что ж, по крайней мере, вы от меня не убежали, – философски заметил человек с зонтом. – Уже неплохо. Розыгрыш, так розыгрыш, пусть. Мое дело – передать, что велено. А поверите вы мне или нет, это уже не моя ответственность. Я его сразу предупредил.
– Кого – его?
– Брата, – терпеливо объяснил тот. – Своего брата, который, по стечению обстоятельств, является вашей смертью. И просил передать, что очень вас любит. Поэтому часто подходил к вам слишком близко. Непозволительно близко, я бы сказал.
«Надо же, а ведь угадал, – невольно подумала Агни. – Слишком часто, непозволительно близко, святая правда. Написали бы все это о ком-нибудь в книжке, решила бы – не верю, перебор. Шесть автомобильных аварий – для человека, который не водит машину, действительно многовато. И ладно бы только это. Один сошедший с рельсов трамвай, две перевернувшихся лодки, четыре серьезных отравления; несерьезные даже считать не станем. Первая и последняя в жизни поездка в Израиль была отмечена счастливым опозданием на встречу в кафе, которое взорвали ровно за три минуты до моего прихода. И через десять минут после того, как я должна была туда войти, если бы не заблудилась. Шаровая молния, влетевшая в форточку, бревна и кирпичи, исправно валившиеся откуда-то сверху в опасной близости от моей головы, три падения с разных лестниц, во всех случаях легко отделалась, но сам факт! И, до кучи, два ревнивых любовника, один с ножом, второй – так, но задушить вполне мог бы, чудом, на самом деле, просто чудом тогда сбежала. А когда единственный раз за всю командировку в Москве спустилась в метро, меня сразу же толкнули прямо под приближающийся поезд, слава богу, какой-то дядька подхватил, удержал; знакомые москвичи потом говорили: у нас такого не бывает, ты что! Но со мной, получается, еще и не такое бывает… И не будем вспоминать о больницах и диагнозах. Только этого мне не хватало – сейчас о них вспоминать».
– Брат, собственно, до сих пор в вас влюблен, и вряд ли это изменится, – говорил, меж тем, человек с зонтом. – Но когда вы выходили из клиники, он увидел ваше лицо. И до него стало доходить, что он натворил.
Дальше Агни почти не слушала. В ушах у нее звенело, лицо пылало, а сердце колотилось, как бешеное, причем где-то во лбу. И одновременно внизу живота.
Розыгрыш окончательно перестал быть безобидным, вот в чем штука.
– Это удар ниже пояса, – наконец сказала она. – Даже у меня дома никто не знает про клинику. Ну ладно, предположим, вы видели, как я оттуда выходила. И какое у меня было лицо. Ну и что с того? Какое вам дело?
– Я вас не видел, – мягко сказал человек с радужным зонтом. – Это он видел.
– Кто – он?
– Мой брат. Он в тот день совсем близко к вам подошел. Вернулся домой в совершенно ужасном состоянии. Плакал – впервые, кстати, на моей памяти, я думал, он вообще не умеет. Вспоминал, как влюбился в вас из-за ваших стихов…
– Господи, из-за каких стихов?! Я их не писала никогда!
Сказала и тут же поняла, что соврала. Потому что, конечно же, писала. В юности, когда вообще все пишут. В пятнадцать лет. Или в шестнадцать. Но в семнадцать совершенно точно уже не писала, поэтому не считается, можно забыть и больше не вспоминать.
Но все-таки покраснела до ушей.
– Извините. Писали. Брат мне их читал, но я почти ничего не запомнил…
Какое облегчение.
– …кроме одной строчки…
Мама!
– …да и ту неточно. Что-то вроде «Любовь моей жизни – Смерть, джентльмен под черным зонтом»…
ААААААААААА!
Чуть не заорала вслух, чтобы он заткнулся. Но не успела. Незнакомец сказал:
– А дальше не помню. Извините, если я вас смутил. Я этого не хотел. И, кстати, я не думаю, что вам должно быть стыдно. Многие люди в этом возрасте пишут стихи, ничего ужасного тут нет. Нормальный этап развития личности. А ваши юношеские стихи оказались достаточно хороши, чтобы зацепить моего брата. Он, на мой взгляд, чересчур прямолинеен; смерти, впрочем, иначе и нельзя. Он поверил написанному и подумал, вы действительно в него влюблены. К тому же, его никогда прежде не называли «джентльменом». В общем, он был чрезвычайно польщен. И, как это часто случается, влюбился в ответ на ваше чувство, которого, как я догадываюсь, не было. Были только красиво сложенные слова.
– Я не понимаю, – сказала Агни, уставившись в стол. – Я совершенно не понимаю, откуда вы можете это знать – ну, про джентльмена с черным зонтом. Я вообще никому свои стихи не показывала, даже лучшей подруге. Даже маме… Ох, тем более, маме! Она у меня работала редактором в издательстве. И довольно рано объяснила мне, что такое плохо. Очень доходчиво. Правда, что такое хорошо, так и осталось тайной. Но такие вещи от мамы и не узнаешь. Вообще наверное ни от кого. Впрочем, неважно. Все это совершенно неважно, кроме одного: откуда вы могли узнать про мои стихи?
– Говорю же, от брата, – вздохнул человек с зонтом. – Я отдаю себе отчет, что мои ответы звучат довольно однообразно, но не хочу говорить вам ничего, кроме правды. И так непростая тема, а если я еще врать начну…
– От брата, значит, – мрачно повторила она. – От брата, который каким-то образом является моей смертью. Ладно, договорились. Предположим. Никогда не думала, что у каждого человека своя отдельная смерть. По идее, смерть должна быть одна на всех. Нет?
– Ну что вы. Не одна на всех. С подобным объемом работы никто не справится. Но, конечно, и не по одной на каждого человека, так на всех смертей не напасешься. Одна смерть на, скажем так, достаточно большую группу людей. Нагрузка распределена более-менее равномерно, с учетом способностей и предпочтений каждого работника. Кстати, вам следует знать, что мой брат – легкая смерть. Он очень просил вам это сказать. Хочет, чтобы вы его не боялись. Потому что рано или поздно вам все-таки придется с ним встретиться, как бы он ни оттягивал этот момент. Всем людям однажды приходится.
– Я начинаю хотеть вам поверить, – мрачно сказала Агни. – И даже не знаю, что хуже – эта моя слабость, или тот факт, что вы, скорее всего, просто побочный эффект таблеток. Галлюцинация, обещанная мне добрыми докторами. Они, кстати, тоже говорили, что не надо бояться. Это становится практически девизом моей жизни.
– Я не галлюцинация, – мягко возразил мужчина с зонтом. – И все, что я говорю, правда. Доказать я этого, разумеется, не могу, просто хочу вас успокоить. Мой брат твердо решил больше не докучать вам своим присутствием, как бы трудно ему ни было сохранять безопасную для вас дистанцию. Обещал продержаться еще хотя бы лет тридцать – как минимум. Может быть, больше. Как пойдет.
Ознакомительная версия.
