Крестьяне тем временем затащили в самолёт четыре корзины с бобами, погрузили лопаты и мотыги. Жена Горохати втянула в кабину лестницу и захлопнула дверь.
— Тогда полетели!
Она откинула назад падавшие на лицо пряди волос, пристроила внушительных размеров зад в кресло пилота, одновременно пытаясь успокоить извивавшегося за спиной ребёнка. Обосновавшись на своём месте, защёлкала переключателями, задвигала рычагами и рукоятками. Мы с Хатаямой следили за её неуклюжими и тяжеловесными движениями, затаив дыхание. Крестьяне у нас за спиной между тем безмятежно обсуждали цены на бобы.
Самолёт медленно тронулся, развернулся хвостом к хижине и покатил по взлётной дорожке, вытрясая из нас душу и громко скрипя.
— Надо было сзади сесть, — простонал Хатаяма, подскакивая в своём кресле.
В кабине не было никакого намёка на пристежные ремни, и в первом ряду, куда мы сели, держаться было вообще не за что.
— Да заткнись ты! Язык откусишь! — заорал я.
Самолёт подпрыгнул и начал разгоняться. Его колотило как в лихорадке. Казалось, машина того и гляди развалится на части. И всё же она продолжала набирать ход.
— Не взлетит! — сжался от страха Хатаяма, — Сейчас разобьёмся!
Впереди полоса, по которой тарахтел самолёт, круто обрывалась в море. Обрыв приближался с угрожающей скоростью. Аэроплан подбросило ещё раз так, что мы чуть не пробили головами крышу.
Сорвавшуюся с обрыва машину ударил порыв ветра, она завалилась на бок и стала пикировать в море. В стекло кабины было видно, как белые гребешки волн несутся прямо на нас. Хатаяма слабо вскрикнул.
— Всё! Нам конец. Конец! — скулил он — Я так и знал.
— Ну давай же, ты, корыто! — ругнулась жена Горохати, резко потянув на себя штурвал; ребёнок громко заверещал.
Нос самолёта стал подниматься, машина более или менее выровнялась. Потом, не прекращая раскачиваться на ветру, начала набирать высоту. Мы одновременно расправили одеревеневшие от напряжения плечи и издали громкий вздох облегчения.
— Слышь, Ёнэ! — обратился к лётчице бельмастый, — Что-то малость нескладно получилось. Я даже струхнул, когда мы чуть в море не свалились. Или как?
— «Малость» — не то слово, — истерически прокудахтала в ответ жена Горохати, — Бог помог!
— Бог помог, — повторил за ней Хатаяма.
— Видел, какая у меня сила воли? — продолжала женщина, — Не то что у Горохати. Хорошо, что сегодня я за штурвалом.
— Самолёт летит на силе воли, — Хатаяма был готов разрыдаться, — Слышал? На силе воли!
— Да они просто потешаются над тобой, потому что ты как сопляк себя ведёшь.
Чёрные тучи обложили нас со всех сторон. Самолёт скрипел и трясся не переставая. Сквозь стык алюминиевого корпуса на крыше стали просачиваться капли, падавшие на постеленную в проходе циновку. Хатаяма уставился на меня. Боясь, как бы он снова не начал нытьё, я сделал вид, что не замечаю его. Тогда он придвинулся ко мне вплотную и зашептал прямо в ухо:
— Гляди, капает. Вода сочится.
— Ну и что с того?
Самолёт вдруг резко клюнул носом.
— О-о, нет! — завыл Хатаяма.
Мои крепко сжатые кулаки стали липкими от пота, по спине сбегали холодные ручейки.
Я выглянул в иллюминатор и увидел парящую рядом с самолётом чайку.
— Это, должно быть, Джонатан Ливингстон, — громко сказал Хатаяма. — Единственная чайка, которая может угнаться за самолётом.
— Ха! Не она такая быстрая, а мы такие медленные, — заметила жена Горохати, — Ветер встречный.
Хатаяма перепугался всерьёз:
— Но самолёт может потерять скорость, если будет лететь так медленно. Нет?
Женщина рассмеялась:
— Ха! Хочешь сказать, падать будем? В последнее время у нас таких случаев не было.
— А до этого, значит, были?! Так, что ли? — Хатаяма высморкался прямо на пол.
— Ну ты мастак! — снова восхитился бельмастый, — Научил бы.
— Уже вроде на месте должны быть, — сказал я, — Где мы?
— Вот именно: где мы? — Жена Горохати наклонила голову, — Давно уже надо было сесть. Но я из-за туч земли не вижу. С курса, что ли, сбились?
— Она говорит: с курса сбились, — вытаращил глаза Хатаяма.
— Замолчишь ты или нет? — гаркнула жена Горохати, подтягивая лямки, на которых висел младенец.
Хатаяма втянул голову в плечи, приняв эту реплику на свой счёт.
— Эй, подержите руль кто-нибудь. Мне ребёнка покормить надо, — заявила жена Горохати.
— Давай я, — откликнулся Пунцовый Нос, невозмутимо поднимаясь со своего места.
Хатаяма снова высморкался и заголосил:
— Выпустите меня отсюда! Я хочу выйти! Где тут у вас парашюты?
— Чего нет — того нет. Хочешь сломанный зонтик? Вон, в углу валяется, — жизнерадостно рассмеялся бельмастый.
Жена Горохати передала штурвал Пунцовому Носу и примостилась на одном из пассажирских сидений. Распахнув что-то вроде халата, достала грудь размером с мячик для софтбола и сунула младенцу в рот шоколадный сосок.
— Ты опять психанешь, если я скажу что-нибудь? — спросил Хатаяма со слезами на глазах.
— Можешь не сомневаться, — ответил я и обжёг его взглядом, чтобы он не вздумал больше грузить своей болтовнёй, — Так что лучше молчи.
— Ничего сказать нельзя! — Хатаяма заелозил в своём кресле, — Сразу орать начинаешь. Боишься, как бы шеф тебе пистон не вставил? Ты всё время об этом думаешь, чтобы о страхе забыть. Что? Не так? — Он смотрел на меня налитыми кровью глазами, — Скажи, ведь страшно тебе? Страшно?
— А если и так? — проорал я, — Что изменится-то?
— На шефа мне наплевать. Мне жизнь дороже. Пусть говорит что хочет. Вот так! — пронзительно кричал Хатаяма. — Потому что я — фотограф! Понятно? Если что — не пропаду. Как-нибудь на жизнь заработаю. Мне бояться нечего! Пускай шеф с ума сходит, пускай увольняет к чёртовой матери. Но ты — другое дело. Ты что, работу любишь? Да ни фига подобного! Шефа ты боишься, вот что. Работу не хочешь потерять, вот и боишься.
— Заткнись! — крикнул я, вскакивая. — Ещё слово, и я тебе в морду дам!
Задрожав под моим грозным взглядом, Хатаяма схватился за промежность.
— Мне отлить надо.
— Удобства в хвосте, — сказала жена Горохати, не отрываясь от ребёнка, — Только там барахло. Он у нас заместо шкафа. Так что там не получится.
— А где тогда?
Бельмастый топнул по лежавшей в проходе циновке:
— Тут в полу дырка есть. Лей в неё, чего там.
Сидевший вместо пилота Пунцовый Нос обернулся:
— Погодите вы. Вдруг мы сейчас над горой Инари[3] пролетаем. На неё ссать — к несчастью.
— А я не могу больше терпеть! — завопил Хатаяма. Он отодвинул циновку и быстро высунул в дырку свой прибор, — Извините.
