Вавочку била меленькая, незаметная глазу дрожь; он не слышал — он чувствовал аккуратные бесшумные шажки двойника, старался не глядеть в проём, но беседу уже поддержать не мог. Шаги прекратились.
Медленно, как не бывает в жизни, Лека поднялась из кресла, придвинулась, выросла, рука её наплыла, ухватила Вавочку за щёки, встряхнула. «Сейчас начнёт по морде хлопать», — выпрыгнуло в мозгу.
Опять всхлипнула дверь.
Он что же, вернулся? Или что?
Лекина рука разжалась.
— Погоди, — сказала Лека. — Погоди, я сейчас воды принесу. Руку отпусти.
Она сделала движение к двери, но Вавочка буквально повис у неё на руке.
— Нет! — выкрикнул он. — Не надо воды! Я не хочу воды! Ты мне дай это… — Взгляд его метнулся по комнате. — Коньяку дай!
У лица оказалась рюмка с коньяком. Вавочка нечувствительно проглотил содержимое и замер, тяжело дыша.
— Володька-Володька… — сказала Лека одними губами, с жалостью на него глядя. И затем вслух: — Врача вызвал?
Ответа не последовало.
— И не вызывай, не надо. Болезнь — это расплата за грех, понимаешь? Попробуй перебороть её, Володя…
Вавочка сидел и моргал, пытаясь осмыслить, что же всё-таки там, в коридоре, произошло. Кажется, во второй раз дверь всхлипнула по-другому — чуть выше и протяжнее.
Тут он уловил слабый сверлящий звук, всё понял и засмеялся, истерически привизгивая. Он представил, как выглядел двойник, крадущийся по коридору, и что он почувствовал уже в туалете, когда Вавочка закричал: «Не надо!» — может быть, даже штаны расстегнуть не успел… Всё это Вавочка очень выпукло, рельефно, так сказать, представил, и совсем зашёлся.
Лека стояла над ним с лицом серьёзным и испуганным. Она ничего не понимала, и это тоже было безумно смешно.
— Припадок… — вслух сообщила она самой себе.
Потом нагнулась и тронула губами его лоб. От удивления Вавочка замолчал, но тут же понял, что Лека просто проверила, не температурит ли он.
В возникшей паузе внятно, отчётливо (для него, разумеется, отчётливо) скрипнула сначала одна дверь, потом другая, и Вавочка вроде бы в момент осунулся. Это он осознал, что и у него мочевой пузырь не безразмерный. Поёрзал на стуле. Не помогло. Хуже стало.
И тут пришло спасение.
— Пойди умойся хотя бы, — сказала Лека. — И воды выпей, слышишь? Может, чуть полегче станет.
Вавочка задохнулся от неожиданной радости, но тут же вновь встревожился.
— Только ты, слышь, — потребовал он, — ты за мной не ходи, ясно?
— Если в ванной не грохнешься… — начала Лека.
— Не грохнусь! — обрадованно заверил Вавочка.
Стараясь идти, а не бежать, прошёл в туалет. Одной рукой яростно расстёгивая молнию, прикрыл дверь другой.
Далее всё произошло столь быстро и нагло, что он даже не сразу в это поверил.
Всхлип кухонной двери, два решительных шага — и подлая рука снаружи щёлкнула задвижкой.
Перед Вавочкой вдруг оказалась дверь, а он стоял на окроплённом красно-жёлтом плиточном полу совмещённого санузла и тупо на неё смотрел. Потом толкнул кончиками пальцев. Бесполезно. Заперто. Опустил крышку. Сел. На лице стыли отчаяние и обида.
— Володька! Да ты что? Ты когда успел? — сказала там, в комнате, Лека и расхохоталась.
Вавочка оглядел себя и сообразил, что одеяния у них с двойником несколько различны.
— Да это… — сказал он, избегая глядеть в глаза. — Костюмчик там, галстучек… Чего зря снашивать? Не на работе ведь…
Покашливая от неловкости, подошёл к столу, взял рюмку, зачем-то протянул Леке.
— Я же сказала уже, — напомнила она.
Тогда он выпил сам, повертел рюмку в пальцах, изучил до грани и поставил на стол, так и не придумав, с чего начать.
— Это мы здесь с Лёней уронили… — повёл он издалека.
— Что уронили?
— Ну как же! — удивился Вавочка. — Эту… граммулечку…
Рискнул — и с опаской вгляделся в безмятежно-прозрачные глаза Леки. Та ждала продолжения.
— Лёня здесь был, — как можно многозначительней проговорил он.
— Ну-ну! — подбодрила она.
— Антомин Лёня.
— Так.
— Во дворе сидит Лёня, — признался он тогда в отчаянии. — И сюда смотрит.
— Ты что? — поразилась Лека. — Сквозь стены видишь? — Подумала и сообразила: — Ах да, через окно в кухне… Сидит, говоришь?
Помолчала.
— Я думала, он тоже безнадёжен… — сообщила она наконец.
Вавочка весь подобрался — ждал, что скажет дальше.
— Вообще-то он просил, чтобы я тебе не говорила… — Словно нарочно мучая его, Лека умолкла, развязала рюкзачок, порылась, но вместо душеспасительной книжицы извлекла пачку сигарет с зажигалкой. Прикурила. Жалко улыбнулась углом рта и виновато оглянулась на коричневато-розовые пятки Учителя. — До сих пор бросить не могу, — пожаловалась она. — С алкоголем — легче…
Вавочка уже готов был её придушить.
— Да всё просто, Володя. Встретились мы с ним возле арки, совершенно случайно… О тебе поговорили…
— А потом?
— Потом он попросил зайти к тебе.
— Зачем? — крикнул Вавочка.
— Сказал, что запутался ты, что трудно тебе сейчас…
Замысел Антомина предстал перед Вавочкой во всей его подлой наготе. Будет теперь подсылать знакомых, а потом выспрашивать осторожно… Вавочка ненавидяще глядел в бесконечно удалённую точку пространства.
Эх, не надо было тогда выходить из кухни… Но при этой мысли к горлу тошнотным комком подкатились злоба и протест. Ах, из кухни не выходить? Этот, видите ли, коньяк бы с Лёней пил, а Вавочка что? Из конспирации воздерживался бы? Так, что ли?
Мутный взгляд его остановился на последней полной рюмке. Будь Вавочка скифом, отступающим перед персидскими полчищами, он бы не отравлял и не засыпал колодцев — он выпивал бы их до донышка, чтобы не оставлять врагу. Короче говоря, Вавочка очутился у полированного алтарика и решительно рюмочку эту прикончил.
А то — ишь чего придумал! Лёня коньяк принёс, а этот его пить будет? Так нет же, воздержишься! И в туалете сколько надо посидишь!
И, окончательно перестав стесняться, он притёр к полированной поверхности рюмку, ухватил с тарелки капустную гирлянду и переправил в запрокинутый рот.
Лека смотрела на него, не донеся сигарету до полуоткрытых губ. Она опять решила, что всё поняла.
— И весь день ты так? — спросила она. — Это не выход, Володя…
О, мелодии знакомых голосов, напомнившие вдруг о прошлом… Когда Вавочка, выключенный из жизни на два года, вернулся в мир, он не сразу понял, что произошло. Мир не просто изменился, мир стал другим. Несправедливый, насмешливый, дразнящий большими деньгами, он бил и запрещал жаловаться. Жаловаться позволяла лишь она — Лека, тогда ещё не совсем свихнувшаяся на своём Шри Чинмое.
