Мокрые доски звучат под ногами. Все остальные возможности остались на том берегу. Впереди пустая роща, сырая, слякотная, с намокшими обрывками старых газет. За мостом — пятачок с заколоченными на днях аттракционами, мокрыми качелями, стреноженными цепью и замком.
Куда, однако, делся первый? В дебри он сразу не полезет, это ясно. Значит, рядом где-нибудь, на пятачке. Вавочка, оскальзываясь на словно смазанных изнутри сандалиях, свернул в широкий проход между ярким киоском «мальборо» и фанерным бруском тира. Навстречу ему шёл Вавочка в белой прилипшей к телу рубашке с запонками; шлёпанцы от налипшей грязи — как картофелины. Вздрогнули, остановились.
И тут на свою беду защитного цвета рубашка показалась и тут же метнулась за угол тира. Молча заключив союз, рванулись за ним.
Зверя подняли и погнали. Словно примериваясь, ударил дождь и прекратился, и туфли скользили по отполированной им земле, и было, когда заметались впереди кустарники без просвета, и пришлось продираться, и был скользкий склон, а сзади уже набегали, тяжело дыша, и был момент, когда, потеряв преследователей, Вавочка в отчаянии чуть ли не окликал их… А потом он заметил, что не его гонят, а он вместе с тем, в белой рубашке, гонит третьего, что роща кончилась и что бегут они в степь — взгорбленную, серую, мокрую, со смутной полосой леса на горизонте.
Отупев от усталости и отчаяния, что это никогда не кончится, они бухали ногами по чмокающей глине, а где-то впереди перемещался, подгадывая место и время, небольшой котлованчик. То ли вырытый экскаватором, то ли вынутый взрывом Бог знает с какой целью — верно, строительство было задумано, да вышла, видать, какая-то промашка, так и свернули, не разворачивая, ограничившись этой вот ямой метров десять диаметром и метра два глубиной с отлогими оползающими краями и россыпью обломков на дне.
Котлованчик так неожиданно подвернулся им под ноги, что сделать ничего уже было нельзя. Первый закричал по-страшному, видя, что земля дальше обрывается, но свернуть не смог — тяжёлые, словно чужие, ноги вынесли его на самую кромку, откуда он и загремел с криком. Поднялся, побежал, сшибая ноги о камни, к противоположному краю ямы, попробовал выбежать наверх с разгона, но съехал на дно вместе с оползнем.
Тогда он ухватил каждой рукой по тяжёлому обломку, повернулся навстречу преследователям, которые с торжествующе-злобным воплем попрыгали сдуру за ним, пригнулся, оскалился, страшен стал.
Те чуть расступились, тоже подобрали по паре камней, надвинулись было на третьего и вдруг шарахнулись друг от друга подальше — каждому показалось, что летит уже в висок тяжёлый ребристый камень.
Были когда-то союзники, да кончились. Здесь, в котловане, каждый был за себя и против остальных. Некоторое время они переступали, ища позицию повыгодней, пока не поняли, что можно без конца водить такой хоровод; куда ни перейди — остальные перейдут тоже.
И ещё поняли они: вылезти наверх — пара пустяков, но в том-то всё и дело, что выберется из них только один. Стоит кому не выдержать и побежать на четвереньках по склону, как в спину ему глухо ударятся два камня, а потом ещё два — с хрустом, без промаха, насмерть.
Краем глаза они заметили, как потемнело со стороны города; дождь пристреливался к роще, бродил по степи вокруг котлованчика, в котором стояли, дрожа от сырости, три существа — оскаленные, сутулые. Стояли, время от времени нечленораздельно рыча и перехватывая поудобнее обломки камня. И понимали уже, что это конец, что дальше ничего не будет: никто сюда не придёт и никто не побежит, а ударит дождь, и прекратится, и снова ударит, а они будут стоять, сжимая мокрые камни; стоять, не спуская друг с друга глаз; стоять, пока не подохнут от холода и страха!
