Ознакомительная версия.
— Ещё раз повторяю, братья и сёстры, — терпеливо растолковывал Проповедник, — в науке нет места чувству. Она предельно рационалистична.
— Допустим, расчленив дерево, с помощью науки мы поймём, как оно устроено, — вернулся к предыдущей теме беседы Адамис. — Но может ли ваша наука дать ответ, для чего существует это самое дерево? Каково его предназначение и цель в этом мире?
— Боюсь, что пока это знание науке недоступно, — признал Проповедник.
— А ты говоришь, что наука позволяет узнать причины всего! Какой смысл ею заниматься, если она в лучшем случае даёт ответ на вопрос «как» и не даёт ответы на вопросы «почему» и «зачем»! — разочарованно проговорил Адамис.
— Знать, «как», — это уже очень много, братья и сёстры! Возможно, со временем наука сможет ответить и на вопрос: почему и для чего существует этот мир? Всё ещё впереди.
— Вряд ли ей это под силу, — усомнился Адамис. — Даже если она сможет расчленить весь мир на кусочки!
— Вы ещё слишком неопытны и наивны, чтобы узреть всё величие науки, — подняв свой перст к небу, произнёс Проповедник. — Но ничего, у вас ещё всё впереди. Поверьте мне, братья и сёстры, когда-нибудь, когда вы устанете от ощущения неопределённости и непредсказуемости этого мира, вы сами обратите свои взоры к науке и другим формам культуры. Всё это только лишь вопрос времени. — Сказав это, он погрузился в какие-то свои мысли, словно и вовсе забыв об их присутствии.
Адамис с Иветтой постояли немного, ожидая продолжения речи, но поняв, что ничего не дождутся, тихонько ушли с поляны, где возвышалась Кафедра со стоящим на ней странным существом в длиннополой чёрной одежде. Мир вновь засверкал для них своими красками, и влюблённые на время забыли о существовании чёрного цвета.
Однажды Иветта ни с того ни с сего завела необычный разговор.
— Скажи, Адамис, я красивая? — спросила она.
Прежде чем ответить на её вопрос, Адамис внимательно оглядел свою возлюбленную. Она предстала пред ним, наряженная в какие-то чудны́е тряпки, очевидно, купленные без него у Лавочницы. Тряпки эти были на редкость непрактичные — все в разрезах, полупрозрачные и едва прикрывающие тело Иветты, — так что вряд ли были способны защитить от холода. Зачем она только их на себя напялила? А лицо его любимой было раскрашено почти так же, как у Лавочницы. Неестественно алые губы, подведённые чем-то чёрным глаза — всё это вызывало отвращение и брезгливость, и Адамису захотелось заставить Иветту тотчас же смыть с себя всю эту гадость. Но он сдержал себя, понимая, что она не просто так всё это с собой сделала, и он смертельно обидит её, если критически отзовётся о её перевоплощении.
— Конечно, ты красивая, Иветта, почему ты об этом спрашиваешь? — Адамис покраснел и отвёл глаза. Наряд Иветты начал странным образом действовать на него — в душе, несмотря на брезгливость, вновь начал загораться огонь телесной страсти. Ему стало стыдно и неприятно от того, что он вновь видит в Иветте одну только плоть.
— Отчего же ты тогда не хочешь смотреть на меня? Неужели я тебе противна? — заметив странную реакцию возлюбленного, допытывалась Иветта.
— Для меня ты самая красивая женщина в этом мире! — честно ответил он, в очередной раз справившись с желанием.
— Да я ведь в этом мире одна-единственная женщина и есть! В этом-то и заключается проблема. Откуда ты знаешь, что я красивая, если тебе не с кем меня сравнить? — почти закричала Иветта.
— Ну, я просто знаю и всё. Я ведь люблю тебя, Иветта!
— Вот именно! Ты меня любишь, а значит необъективен.
— Что же ты тогда от меня хочешь? — Адамис непонимающе уставился на подругу.
— Да я и сама не знаю! — плаксиво-раздражённым голосом ответила она и отвернулась.
В последнее время Иветта всё чаще стала обращать внимание на своё тело. Горец говорил, что тело надо изучать так же, как и душу, что это такое же самопознание, а значит в этом ничего плохого нет. С того раза, когда влюблённые впервые познали свои тела, у них больше не было телесной близости. Адамис почему-то не хотел повторения этого опыта, а Иветта не настаивала, но в душе мучилась от сомнений и противоречивых чувств. Ей казалось, что всё дело в ней — что она недостаточно хороша для Адамиса. Порой, когда он не видел её, она подолгу изучала собственное тело и даже купила у Лавочницы зеркало, чтобы можно было рассмотреть себя со стороны. От изучения тела в ней зародилось стремление быть желанной и привлекательной для Адамиса. Но как этого достичь, она не знала. По совету Лавочницы Иветта надела не себя эту неудобную одежду и размалевала лицо, но, похоже, всё это не впечатлило Адамиса. Он по-прежнему избегает телесных контактов с ней. Неужели она совсем ему не нравится? Или он просто стыдится своих чувств к ней? Но как бы всё-таки узнать про себя правду? Иветта решила одна пойти к Горцу и спросить у него совета. Похоже было, что он неплохо разбирается во всём, что касается телесной любви и красоты.
— Вах, красавица, какой приятный сюрприз! — Горец как всегда был приветлив и весел.
— Почему ты называешь меня красавицей? Я действительно красива? — придирчиво спросила Иветта.
Горец рассмеялся гортанным смехом. Но вдруг глаза его затуманились, и в них отразилась какая-то вечная неизбывная печаль.
— О, ты прекрасна, дочь земли, как ты прекрасна! — нараспев проговорил он, словно вспоминая что-то давно забытое. — Глаза твои словно озёра синие, скрытые под сенью плакучих ив. Волосы твои — бурлящие водопады, низвергающиеся с горных вершин, зубы твои — белые водяные лилии, устилающие гладь лесных прудов. Подобны алой заре губы твои, и уста твои манят путника, словно колодец среди пустыни. Как половинки спелого граната — щёки твои, и стан твой тоньше копытца молодой серны. О Иветта, прекраснейшая из женщин, — дочь и матерь, невеста и жена!..
Иветта замерла, внимая этим странным и немного непонятным словам. Она и не знала, что Горец способен говорить так красиво и возвышенно, а может быть, говорил вовсе и не он? Ей почудилось, будто слова эти предназначены не ей, а какой-то другой женщине, или ей, но иной — той, которой она была когда-то, или той, которой она должна стать. Древней неразгаданной тайной дышали эти слова, унося Иветту за грань этого мира.
Но тут Горец словно очнулся и вновь превратился в задорного и хитрого продавца вин.
— Любой джигит, что на ногах стоит, от чар твоих, Иветта, не устоит! — закончил он совсем уже на другой ноте.
— Почему Адамис никогда не говорит мне таких слов? Мне было бы приятно услышать их из его уст, — тихо сказала Иветта.
Ознакомительная версия.
