И все неправильности — соучастники ревности. Джубал, я никак не мог в это поверить. Я все еще не могу грокнуть «ревность», мне кажется, это просто безумие. Впервые познав этот экстаз, я подумал: следует поделиться, поделиться немедленно со всеми братьями по воде, непосредственно — со всеми женщинами, и опосредованно — предлагая всем мужчинам разделить блаженство. Сама мысль о том, чтобы оставить неиссякаемый родник одному себе, привела бы меня в ужас, если бы пришла мне в голову. Но я не способен был на такие мысли. И как совершенное следствие, я не желал совершать это чудо с теми, кого я не взлелеял, кому я не мог доверять. Джубал, я физически не способен совершить любовный акт с женщиной, если она не разделила со мной воду. И так — во всем Гнезде. Психическая импотенция — разве что дух сливается так же, как плоть.
Джубал скорбно подумал: непогрешимая система, как раз для ангелов. И тут на частную посадочную площадку приземлилась машина. Повернув голову, он заметил, как она исчезла.
— Беда?
— Нет, просто они начинают подозревать, что мы здесь, точнее, что я здесь. Они считают, что остальные погибли. Все, кто был в Сокровенном Храме. Другие-то круги их не волнуют… — Он ухмыльнулся. — А мы могли бы неплохо заработать на номерах, в город начали прибывать легионы епископа Шорта.
— Не пора ли перевести семью куда-нибудь в другое место?
— Джубал, не волнуйся. Они не успели даже сообщения по радио послать. Я охраняю Гнездо. Мне не трудно с тех пор, как Джилл избавилась от предрассудков по поводу «неправильности» уничтожения людей, в которых заключена еще большая неправильность. Раньше у меня была сложная система защиты, но теперь Джилл знает: я действую лишь после того, как грокну целостность. — Человек с Марса по-мальчишески улыбнулся. — Прошлой ночью она сама помогала мне… и не впервые.
— А что вам пришлось делать?
— Да это последствия побега из тюрьмы. Там были такие, которых нельзя было выпускать, — они были опасны. И прежде чем избавиться от запоров и дверей, я избавился от них… а часть самых злостных даже не сидели в тюрьме. Я ожидал, составлял список, уверяясь в целостности в каждом случае. И вот теперь, когда мы покидаем город, — они здесь больше не живут. Их вывели из телесной оболочки и отправили назад, в самое начало, чтобы они попытались еще раз. Кстати, именно это гроканье помогло Джилл изменить свое отношение, раньше ее мутило, а теперь она полностью одобряет мои действия: когда наконец грокнула в целостности, что убить человека невозможно — что мы всего лишь, подобно судье на матче, убираем игрока за «излишнюю грубость».
— А ты не боишься играть Бога, мальчик?
Майк беззастенчиво и жизнерадостно заулыбался.
— Я есть Бог. Ты есть Бог… и все те негодяи, которых я «убираю», тоже Бог. Джубал, говорят, Бог замечает падение воробья. Так и есть. Но по-английски я могу выразить лишь приблизительно: Бог не может не заметить воробья, потому что воробей тоже Бог. А когда кошка выслеживает воробья, она тоже Бог, и оба они выполняют желания Божьи.
Появилась вторая машина, начала снижаться и испарилась. Джубал воздержался от комментария.
— И сколько же «игроков» ты вчера выкинул из игры?
— Около четырехсот пятидесяти — да я не считал. Город-то большой. На некоторое время он превратится в весьма приличное место. Конечно, это не исцелит его — нет исцеления без учения. — Майк помрачнел. — Вот о чем я и хотел спросить, Джубал. Боюсь, я ввел в заблуждение своих братьев.
— Каким образом, Майк?
— Они настроены слишком оптимистично. Видят, как здорово все получается у нас, знают, как они счастливы, какие они сильные, здоровые, как глубоко они сознают мир, как глубоко любят друг друга. И вот им кажется, что они грокают, будто дело лишь во времени, надо лишь подождать, и вся человеческая раса придет к такой же благодати. Не завтра, конечно. Некоторые грокают, что две тысячи лет для такой миссии, — все равно, что две секунды. Но со временем… Джубал, поначалу я тоже так думал и позволил им в это верить… Но, Джубал, я упустил основное: люди не марсиане. Снова и снова я совершал ту же ошибку, исправлял ее… и вновь ошибался. То, что срабатывает с марсианами, совсем не обязательно сработает с людьми. Конечно, концептуальная логика, которую можно выразить лишь по-марсиански, действует и тут, и там. Логика неизменна, но исходные данные различны, а потому и результат иной.
Я не мог понять: почему, когда люди голодают, кто-нибудь не предлагает себя, чтобы его убили и съели? На Марсе такое решение очевидно — это большая честь. Я не понимал, почему так ценят детей. На Марсе наших двух малюток выкинули бы за дверь, чтобы они выжили или умерли… девять из десяти нимф умирают в течение их первого сезона. Логика-то у меня в порядке, но я неверно прочел полученную информацию: младенцы здесь не борются за выживание, этим заняты лишь взрослые. На Марсе взрослые никогда не борются, потому что в младенчестве уже были отобраны сильнейшие. Но так или иначе происходит борьба и «выпалывание»… или же раса выродится.
Не знаю, прав ли я был или не прав, пытаясь покончить с борьбой и здесь и там, но недавно я начал грокать: человечество не позволит мне довести дело до конца, как бы я ни старался.
В комнату всунулся Дюк.
— Майк? Ты не выглядывал наружу? Там собирается толпа!
— Знаю, — сказал Майк. — Скажи остальным: ожидание еще не заполнено. — И он продолжал, обращаясь к Джубалу: — «Ты есть Бог». Это не послание надежды и утешения. Это вызов — и бесстрашное, беззастенчивое приятие личной ответственности. — Вид у него стал печальным. — Но мне редко приходится брать столько на себя. Очень немногие, лишь те, кто сейчас здесь, наши братья, поняли меня, приняли горькое вместе со сладким, встали и выпили — грокнули. Другие, сотни и тысячи других, либо настаивают на том, чтобы обращаться с этим, так будто им дают приз, но без состязания, ожидают «обращения» — или не обращают внимания. Что бы я ни говорил, они продолжают настаивать: Бог — это нечто вне их самих. Нечто, готовое прижать любого ленивого тупицу к Своей груди и утешить его. Сама идея о том, что они сами должны совершить усилие, что все их беды — от них, для них неприемлема, они не могут или не хотят ее воспринять.
Человек с Марса покачал головой:
— Неудачи мои настолько превосходят числом мои удачи, что не знаю, сможет ли полное гроканье показать: я стою на неверном пути. Эту расу нужно разделить, им необходимо спорить, драться, постоянно чувствовать себя несчастными, воевать даже с собственным «я»… и все для того, чтобы «выполоть» непригодных, как должно делать любой расе. Скажи, отец, это так? Ты должен мне ответить.
