Но нет. Там внутри кто-то шевельнулся. Сарай не был пуст. Денни почувствовав на себе чей-то взгляд (но не лошади). Знать, увидели винтовку у него в руках и теперь потеют от страха. Так им и надо. Явились себе запросто на частную территорию, вот пусть теперь думают, что он отстрелит им яйца.
Он решительно сделал последние несколько шагов и оказался в сарае.
Под ногами лежал желудок пони, справа — одна из ног животного, обглоданная до кости голень. В лужах застывавшей крови отражалась прохудившаяся крыша. От такого зверства его чуть не вывернуло.
— Ладно, — бросил он вызов тени, — выходи. — Он поднял винтовку. — Слышал, мерзавец? Я сказал, выходи, или я сейчас отправлю тебя на тот свет.
Он так и собирался сделать.
В дальнем углу среди брикетов сена что-то зашевелилось.
"Вот теперь ты мне попался, сукин сын", — подумал Денни.
Чужак вылез из-за сена, выпрямился на все девять футов роста и уставился на Денни.
— Бо-о-ог мой!
Не издав ни звука, чудище поперло на него как локомотив, размеренно и неотвратимо. Денни выстрелил, пуля угодила в грудь зверя, но не остановила его.
Николсон повернулся и побежал. Камни под ногами вдруг стали скользкими, он никак не мог набрать скорости, и огромное существо догнало его в два счета, а на третий схватило своими лапами.
Гвен выронила телефонную трубку при звуке выстрела. Она метнулась к окну и успела заметить, как ее милого Денни заслонил собой какой-то великан. Потом он с воем поднял Денни и подбросил в воздух как перышко. Она беспомощно смотрела, как тело мужа описало в воздухе дугу и стремительно начало падать вниз. Послышался глухой удар о землю, который она ощутила каждой своей косточкой, а великан в мгновение ока подскочил к телу и втоптал любимое лицо в навоз.
Она закричала, попыталась заглушить крик, зажав себе рот рукой. Но было слишком поздно. Крик вырвался наружу, и великан обернулся. Он уставился прямо на нес, пронзив своей злобой сквозь оконное стекло. О боже, он все-таки заметил ее и теперь идет к ней, размашистым шагом пересекая двор и при этом плотоядно скалясь.
Гвен подхватила Амелию с пола и крепко прижала, уткнув личико девочки себе в шею. Пусть только она ничего не увидит. Она не должна ничего увидеть. Тяжелая поступь становилась все громче. Великан шлепал по мокрому двору. И вот уже его тень легла на окно.
— Господи, помоги мне!
Чудовище прижалось к окну, заслонив своим огромным телом весь свет; мокрое стекло размывало очертания омерзительной похотливой морды. В следующую секунду морда оказалась внутри, не обращая внимания на впившиеся осколки. Оно учуяло запах детского мяса. Оно жаждало детского мяса. Оно намеревалось его получить.
Раскрылась широкая пасть, наружу вырвался омерзительный гогот. С зубов свисала слюна, когда они клацали, хватая воздух, — так кошка пытается достать мышку в клетке, приближаясь с каждым мигом к лакомому кусочку.
Гвен распахнула дверь в переднюю, а зверю тем временем надоело напрасно щелкать зубами, он высадил оконную раму и начал карабкаться в кухню. Женщина захлопнула за собой дверь так, что косяки треснули с обеих сторон и посуда побилась, после чего она принялась городить баррикаду из всей мебели, что нашлась в передней, — в ход пошли столики, стулья, вешалка. Но она прекрасно понимала, что с такой преградой он справится в две секунды. Амелия, погруженная в блаженное беспамятство, по-прежнему не шевелилась на полу, где ее оставила Гвен.
Ладно, это все, что она пока могла сделать. Теперь — наверх. Гвен подхватила дочь, которая внезапно стала легкой как пушинка, и бросилась по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Она преодолела один пролет, когда шум в кухне совершенно стих.
Гвен вдруг потеряла ощущение реальности. На лестничной площадке, где она стояла, царил мир и покой. Пыль медленно оседала на подоконник, цветы увядали, все в доме шло своим чередом, словно ничего не случилось.
— Приснилось, — сказала Гвен.
Господи, ну конечно же, ей все приснилось.
Она опустилась на кровать, на которой они с Денни спали вот уже восемь лет, и попыталась привести мысли в порядок.
Какой-то жуткий ночной кошмар — вот что это было, дикая фантазия, разыгравшееся воображение. Она положила Амелию на розовое стеганое одеяло (Денни ненавидел розовый цвет, но терпел ради нее) и погладила липкий лобик девочки.
— Приснилось.
Тут в комнате потемнело, и она подняла глаза, заранее зная, что увидит.
Он был здесь, этот ночной кошмар, облепил все верхние окна, цепляясь за рамы паучьими лапами, ловко, как акробат, и при этом выпускал и снова прятал свои отвратительные зубы, упиваясь ее ужасом.
Гвен одним движением подняла Амелию с кровати и бросилась к двери. За ее спиной затрещало стекло, в спальню ворвался порыв холодного ветра. Оно надвигалось.
Гвен успела пересечь лестничную площадку и подняться еще на один пролет, но оно догнало ее в мгновение ока, вынырнув из двери спальни с раскрытой пастью, глубокой, как черный туннель. Оно заухало, протягивая лапы к немому комочку у нее в руках. На тесной площадке оно едва помещалось.
Гвен не могла ни убежать от него, ни бороться с ним. Лапы сомкнулись на Амелии с дерзкой легкостью и дернули.
Ребенок закричал, когда его отбирали от матери, оставив на Гвен четыре бороздки от детских ноготков.
Гвен качнулась, не в силах осознать того, что сейчас происходило, и потеряла равновесие. Падая спиной, она успела заметить, как зареванное, окаменевшее личико Амелии исчезло между рядами зубов. Потом Гвен ударилась головой о перила и сломала шею. По оставшимся шести ступеням катился уже труп.
К утру земля немного просохла, но искусственное озерцо, разлившееся в конце дороги, все еще не обмелело, сохранив свою глубину в несколько дюймов. В нем торжественно отражалось небо. Привлекательное зрелище, но причиняет неудобство. Преподобный Кут тихо напомнил Деклану Юану подать прошение в Совет графства о засорившихся водостоках. Он уже в третий раз обращался к Деклану с этой просьбой, и тот покраснел:
— Простите, я…
— Все в порядке. Никаких проблем, Деклан. Но мы действительно должны что-то предпринять.
Бессмысленный взгляд. Пауза. Потом проблеск мысли.
— Хотя, конечно, осенью они снова засорятся.
Кут взмахнул рукой, намереваясь заметить, что это не так уж важно, если Совет даст команду прочистить водостоки, но тут же забыл, что хотел сказать. Его занимали другие, более важные вопросы. Во-первых, воскресная служба. Во-вторых, причина, по которой сегодня вечером, когда он засел за проповедь, ему не удалось написать ничего путного. Весь день в воздухе витала какая-то тревога, лишая уверенности каждое выведенное им на бумаге слово. Кут подошел к окну, повернулся спиной к Деклану и почесал ладони. Они зудели: наверное, снова приступ экземы. Если бы только он мог объяснить словами, почему гак расстроен. Ни разу за все сорок пять лет жизни он не чувствовал себя настолько неспособным выговориться, и ни разу за всю жизнь ему не было это настолько необходимо.
