— Я пойду? — спросил Деклан.
Кут покачал головой:
— Задержись на минуту. Если не возражаешь.
Он повернулся к причетнику. Деклану Юану было двадцать девять, хотя выглядел он гораздо старше. Бледная невыразительная физиономия, преждевременные залысины.
"Что этот яйцеголовый простак поймет в моем признании? — подумал Кут. — Еще, чего доброго, посмеется. Вот поэтому-то я и не могу найти слов, потому что не хочу их искать. Я боюсь показаться глупым. Это я-то, духовное лицо, посвятившее жизнь христианским таинствам. Впервые за сорок с лишним лет меня что-то посетило, возможно видение, а я боюсь, как бы надо мной не посмеялись. Глупый, Кут, глупый, глупый".
Он снял очки. Простецкая физиономия Деклана превратилась в размытое пятно. Теперь хотя бы не придется видеть его самодовольную ухмылку.
— Деклан, сегодня утром произошло то, что я могу описать только как… как… откровение.
Деклан молчал, размытое пятно не шелохнулось.
— Я даже не знаю, как выразить это… Наш язык беден, когда речь заходит о подобных вещах… но скажу прямо, я никогда прежде не испытывал такого четкого, ясного сознания того, что…
Кут замолчал. Неужели он имел в виду Бога?
— Бог есть, — закончил он, сам не вполне понимая, что говорит.
Деклан продолжал молчать. Кут рискнул водрузить очки на место. Яйцо не треснуло.
— Можете рассказать, на что оно было похоже? — поинтересовался Деклан с совершенно невозмутимым спокойствием.
Кут покачал головой; он весь день пытался подобрать слова, но все они казались ему чересчур банальными.
— На что оно было похоже? — не унимался Деклан.
Ну как ему объяснить, что таких слов не существует?
"Я должен попытаться, — подумал Кут, — должен".
После утренней службы я стоял у алтаря, — начал он, — и вдруг почувствовал, будто меня что-то пронзило. Почти как электрический разряд. У меня волосы встали дыбом. Буквально.
Вспоминая то ощущение, Кут провел рукой по коротко остриженным волосам. Утром они вздыбились коротким ежиком, как серо-рыжеватая стерня на пшеничном поле. И в висках застучал пульс, и в легких, и в паху. Да что там, у него даже случилась эрекция, хотя, разумеется, он не собирался рассказывать об этом Деклану. Но так все и было, он стоял у алтаря с сильнейшей эрекцией, будто вновь открыл для себя радость вожделения.
— Я бы не стал утверждать… Я не могу утверждать, что это был наш Господь Бог…
(Хотя ему хотелось верить в это; хотелось верить, что его Бог — это Повелитель Вожделения.)
— Я даже не могу утверждать, что это имело отношение к христианству. Но что-то сегодня произошло. Я почувствовал.
Лицо Деклана по-прежнему оставалось непроницаемым. Кут подождал несколько секунд, теряя терпение.
— Ну? — в конце концов не выдержал он.
Что "ну"?
— Ничего не хочешь сказать?
Яйцо нахмурилось — на скорлупе появилась борозда, — затем сказало почти шепотом:
— Господи, помоги нам.
— Что?
Я тоже это почувствовал. Не совсем то, что вы описываете, это не был электрический разряд. Что-то другое.
— А почему ты просишь Господа помочь нам? Ты чего-то боишься, Деклан?
Он не ответил.
— Если тебе что-то известно об этих ощущениях, чего не знаю я… прошу тебя, поделись. Я хочу знать, понять. Господи, я должен понять.
Деклан поджал губы:
— В общем… — Взгляд причетника стал совсем непроницаемым, но тут вдруг Кут заметил в его глазах проблеск ка-кого-то чувства. Быть может, отчаяния? — У этого места давняя история, как вы знаете, связанная со многими вещами…
Кут знал, что Деклан давно изучает историю деревушки Зил. Вполне безобидное занятие: прошлое — оно и есть прошлое.
— Много веков тому назад, еще до римского вторжения, здесь существовало поселение. Никто не знает, как долго. На этом самом месте всегда стоял храм.
— Ничего странного в этом нет. — Кут улыбнулся, ожидая, что Деклан сейчас его утешит, скажет, что все в этом мире хорошо, пусть даже это было бы ложью.
Деклан помрачнел. Не нашлось у него слов утешения.
— И был здесь лес. Огромный. Дикий лес. — Что это у него во взгляде — по-прежнему отчаяние? Или ностальгия? — Не какой-нибудь маленький ухоженный садик. Лес, в котором можно было бы навсегда затеряться, лес, полный зверей…
— Ты имеешь в виду волков? Медведей?
Деклан покачал головой:
— Там жили существа, которые владели этой землей. Еще до Христа. Еще до цивилизации. Большинство из них не выдержали разрушения привычной среды обитания: думаю, из-за примитивности сознания. Но они были сильные. Не то что мы, люди. Они были совершенно на нас непохожи.
— Так что?
— Один из них дожил аж до пятнадцатого века. Существует резное изображение того, как его хоронили. Оно на алтаре.
— На алтаре?
— Под тканью. Я нашел его не так давно, но не придавал ему особого значения. До сегодняшнего дня. Сегодня я… попробовал дотронуться до него.
Он разжал кулак и продемонстрировал ладонь в волдырях. Из-под лопнувшей кожи сочился гной.
— Это не больно, — сказал Деклан. — Ладонь как будто онемела. Впрочем, поделом мне. Следовало думать головой.
Первой мыслью Кута было то, что парень лжет. Второй — что существует какое-то логическое объяснение. После чего он припомнил отцовское изречение: "Логика — последнее прибежище труса".
Деклан снова заговорил. На этот раз в его речи слышалась взволнованность:
— Его прозвали Кровавой Башкой.
— Кого?
— Того зверя, что похоронили. Все это есть в исторических книгах. Он получил такое прозвище из-за огромной головы, круглой и бледной, как луна, местами ободранной, как освежеванная туша.
Теперь Деклан уже не мог остановиться. Он даже начал улыбаться.
— Он питался детьми, — сказал он и засиял: так сияет младенец, перед тем как получить мамкину грудь.
О зверстве на ферме Николсонов стало известно только в воскресенье ранним утром. Мик Глоссоп ехал в Лондон, свернул на дорогу, проходившую мимо фермы ("Сам не знаю почему. Обычно там не езжу. В самом деле непонятно".), и увидел у ворот разбуянившееся стадо коров, недоенных как минимум сутки. Глоссоп остановил свой джип у обочины и вошел во двор.
Тело Денни Николсона успели облепить мухи, хотя солнце взошло меньше часа тому назад. Внутри дома он обнаружил останки Амелии Николсон — несколько лоскутков от платья да небрежно отброшенную ногу. Внизу лестницы лежало искалеченное тело Гвен Николсон. На трупе не было ни ран, ни признаков сексуального насилия.
К девяти тридцати деревушку Зил наводнила полиция, и на лице каждого прохожего отпечаталось потрясение от случившегося. И хотя слухи о том, в каком состоянии нашли тела, противоречили друг другу, все сходились в одном: преступление было зверское. Особенно это касалось убийства ребенка, которого преступник предположительно расчленил, а потом уволок куда-то неизвестно зачем.
