— Что ты! Она мне так помогает! — заверила мать, уводя отца прочь от сонной и бледной девочки. — Да ведь она одна из лучших в нашей Семье. Вот от твоих братьев и вправду нет никакого прока. Спят весь день и в ус не дуют. Сеси, по крайней мере, что-то делает.
На лестнице стоял густой запах черных свечей. Черные креповые ленты на перилах, оставшиеся со Дня возвращения, что-то шептали вслед.
Отец устало ослабил узел галстука.
— Мы работаем по ночам. Что ж поделать, если мы несколько… мм… как ты выражаешься, старомодны.
— Разумеется, с этим остается только мириться. Не могут же все члены Семьи идти в ногу со временем.
Мать открыла дверь в подвал, и они, рука в руке, спустились во мрак, царящий внизу. Она взглянула на мужа, в его бледное круглое лицо, и улыбнулась.
— Как хорошо все-таки, что мне вообще не нужен сон. Представляешь, что вышло бы, если б тебя угораздило выбрать жену, спящую по ночам! Каждый из нас сам по себе. Все мы разные. Все ненормальные. Такова Семья. Порой среди нас появляются такие, как Сеси, которая вся в себе. Порой — такие, как дядя Эйнар, который весь в полете. А порой — такие, как Тимоти: само спокойствие, умеренность, нормальность. Одни, как ты, спят все дни напролет. Другие, как я, за всю жизнь ни разу не сомкнут глаз. Так что же такого странного в Сеси? Как ты не можешь понять… Она помогает мне миллион раз на дню. Она заглядывает в голову бакалейщика и узнает, что у него нынче за товар. Она проникает в разум мясника, и мне не приходится тащиться к нему в лавку, чтобы самой узнать, есть ли у него хорошая вырезка. Она предупреждает, если болтливые соседки решили навестить меня и я рискую убить полдня на разговоры. Да всего и не перечислишь!
Они остановились у большого футляра из красного дерева, длинного и пустого. Отец принялся устраиваться в нем, лицо его все еще отражало сомнения.
— Но она могла бы приносить и побольше пользы Семье, — заявил он. — Боюсь, придется сказать ей, чтобы нашла себе какое-то дело.
— Спи пока, — улыбнулась мать. — И хорошенько подумай на сон грядущий. Может, к закату и передумаешь. — И она взялась за крышку гроба.
— Ну… — с сомнением протянул отец.
Крышка захлопнулась.
— Доброе утро, дорогой, — сказала мать.
— Доброе утро, — глухо донеслось из гроба.
Рассвело. Мать поспешила наверх готовить завтрак.
Даром Сеси Эллиот были Странствия. Внешне она казалась обычной восемнадцатилетней девушкой. Но и все члены Семьи внешне ничем не выделялись. Они не щеголяли острыми клыками, не пахли тлением, не летали на помеле. Они вели ничем, казалось бы, не примечательную жизнь в маленьких городках или на фермах, разбросанных по всему свету, приспосабливаясь и подлаживаясь под требования и законы меняющегося мира.
Сеси Эллиот проснулась. Неслышно прошла по дому, мурлыкая себе под нос.
— Доброе утро, мама.
Спустилась в подвал и проверила каждый из больших продолговатых ящиков красного дерева, смахнула с них пыль, убедилась, что все плотно закрыты.
— Папа. — Сеси протерла гладкую деревянную поверхность.
— Кузина Эстер. — Оглядела крышку другого. — Вот, пришла проведать тебя. И, — постучала по третьему, — дедушка Эллиот.
Из-под крышки донеслось шуршание, словно кто-то поворошил листы папируса.
«Странное мы семейство, — размышляла она, поднимаясь в кухню. — Разношерстное. Вытягиваем влагу по ночам, боимся бегущей воды. Одни из нас, как мама, бодрствуют двадцать пять часов в сутки, другие, вроде меня, спят по пятьдесят девять минут в часу. Очень разными снами».
Сеси села завтракать. Посреди абрикосово-желтой тарелки увидела печальный взгляд матери — отражение. Отложила ложку.
— Отец передумает, — сказала Сеси. — Я покажу ему, как много от меня проку. Я — ваша страховка. Он не понимает. Время покажет.
Мама спросила:
— Ты была во мне, когда мы с папой спорили сегодня утром?
— Да.
— Мне показалось, я даже почувствовала, как ты смотришь моими глазами. — Мама кивнула.
Сеси доела завтрак, поднялась в свою комнату. Расправила одеяла и холодные свежие простыни, легла сверху, закрыла глаза, сплела тонкие бледные пальцы на маленькой груди, опустила изящную, искусно выточенную головку на мягкую подушку каштановых волос.
Она отправилась в Странствие.
Сознание покинуло ее, выпорхнуло из комнаты, пронеслось над цветущим палисадником во дворе дома, над полями… Миновало зеленые холмы, древние сонные улочки Меллинтауна, бросилось в объятия ветра и — вниз, туда, где разверзлась сырая лощина.
Так она будет летать весь день. Ее разум будет врываться в головы собак, и тогда Сеси начнет переживать щетинистые собачьи страсти, наслаждаться вкусом сахарной косточки и обнюхивать меченные мочой деревья. Ее слух станет собачьим слухом. Она полностью забудет, что значит обитать в человеческом теле. Она будет жить в собачьей шкуре. Это больше чем простая телепатия — заглянуть туда, сунуть нос сюда… Разум Сеси полностью покидал свое привычное вместилище, ее тело, и становился разумом, живущим в теле ином. Это открытая дверь, ведущая в собак, обнюхивающих столбы, в мужчин, в старых дев, в птиц… в детей, играющих в «классики», в любовников, еще не покинувших поутру постели, в потных землекопов, в розовый, погруженный в грезы крошечный мозг младенца в утробе…
Куда она направится сегодня? Сеси сделала выбор и полетела…
Мгновение спустя в комнату тихонько заглянула мама. Тело Сеси лежало на кровати, грудь оставалась неподвижна, лицо спокойно и безмятежно — Сеси окончательно покинула свое тело. Мама улыбнулась и кивнула.
День разгорался. Леонард, Байон и Сэм отправились на работу, равно как и Лаура, их сестра-маникюрша. Тимоти заставили пойти в школу. Суета улеглась. Единственное, что нарушало тишину днем, — это голоса трех младших кузин Сеси Эллиот, играющих на заднем дворе: «Вот уютный, вот пустой, вот дубовый гробик мой». В доме всегда было в избытке всевозможных кузин, дядь, внучатых племянников и чьих-то любовниц. Они приходили и уходили. Так вода течет из крана и уходит в сливное отверстие.
Кузины прервали игру: высокий, энергичный человек заколотил в парадную дверь кулаком, а когда из дома донесся голос матери — решительно вошел, не дожидаясь приглашения.
— Это же дядя Джон! — ахнула самая младшая из девочек.
— Тот, который нам враг? — уточнила другая.
— Что ему нужно? Он был такой злющий! — расхныкалась третья.
— Это мы злы на него, вот, — с апломбом объяснила вторая. — За то, что он сделал Семье шестьдесят лет назад, и семьдесят лет назад, и двадцать.
