Бобби слушал, все больше напрягаясь, хотя и видел по лицу и позе своей матери — даже по тому, как она прихлебывала свой рутбир, — что она верит словам Теда. С этим-то все было в порядке, но что, если Тед снова обалдеет? Обалдеет и начнет бормотать про низких людей в желтых плащах или о хвостах воздушных змеев на проводах — только без змеев, — все время глядя в никуда?
Но ничего подобного не случилось. Тед напоследок сказал, что ему хотелось бы узнать, как дела у «Доджеров» — а особенно у Мори Уиллса, пусть они и перебрались в Лос-Анджелес. Сказал он с видом человека, решившего сказать правду, хотя и немножко ее стыдясь. Бобби решил, что это отличный ход.
— Ну, пожалуй, это будет неплохо, — сказала его мать (словно бы с неохотой, подумал Бобби). — Работа ведь не бей лежачего. Хотелось бы, чтобы и моя работа была такой!
— Готов поспорить, что свою работу, миссис Гарфилд, вы делаете блестяще.
Она снова метнула в него свой сухой взгляд «Лестью меня не проймешь».
— За решение кроссвордов вам придется ему приплачивать — сказала она, вставая, и, хотя Бобби не понял ее слов, он был поражен жесткостью, которую почувствовал в них — как осколок стекла в мармеладе. Словно ей хотелось высмеять слабеющее зрение Теда, а заодно и его ум, словно ей хотелось уязвить его за доброту к ее сыну. Бобби все еще было стыдно, что он обманул ее, и страшно, что она об этом узнает, но теперь он был рад… почти злобно рад. Так ей и надо!
— Он хорошо решает кроссворды, мой Бобби. Тед улыбнулся.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Отправляйся вниз, Боб. Пора дать мистеру Бреттигену отдых.
— Но…
— Мне бы хотелось снова прилечь, Бобби. У меня немножко болит голова. Я рада, что тебе понравился «Повелитель мух». Работать можешь начать завтра, если хочешь, со статей в воскресном номере. Предупреждаю, это, наверное, будет испытание огнем.
— Ладно.
Лиз вышла на маленькую площадку перед дверью Теда. Бобби шел за ней. Тут она обернулась и посмотрела на Теда через голову Бобби.
— А почему бы не на крыльце? — спросила она. — Свежий воздух будет полезен вам обоим. Лучше, чем сидеть в этой душной комнатушке. Да и я смогу послушать, если буду в гостиной.
Бобби показалось, что они обмениваются мыслями. Ну, не с помощью телепатии, конечно… хотя по-своему это была телепатия. Непонятная, какой пользуются взрослые.
— Чудесная идея, — сказал Тед. — На крыльце будет прекрасно. Всего хорошего, Бобби. Всего хорошего, миссис Гарфилд.
Бобби чуть было не ляпнул «покедова, Тед», но в последний миг заменил это прощание на «пока, мистер Бротиген». Он направился к лестнице, растерянно улыбаясь, как, обливаясь холодным потом, улыбается человек, чудом не ставший жертвой несчастного случая. Его мама задержалась на верхней ступеньке.
— Вы давно на пенсии, мистер Бреттиген? Или вам неприятно, что я спрашиваю?
До этого Бобби почти решил, что фамилию Теда она искажает не нарочно, но теперь он сразу переменил мнение. Нет, нарочно. Нарочно!
— Три года. — Он раздавил окурок о дно переполненной жестянки и тут же закурил новую сигарету.
— Значит, вам… шестьдесят восемь?
— Точнее, шестьдесят шесть. — Голос у него по-прежнему был мягким и откровенным, но Бобби показалось, что эти вопросы ему не особенно нравятся. — Меня отправили на полную пенсию на два года раньше. По медицинским соображениям.
«Мам, только не спрашивай, что с ним, — мысленно простонал Бобби. — Не смей!»
Она не спросила, а вместо того осведомилась, чем он занимался в Хардфорде.
— Бухгалтерией. Работал в Управлении контролера денежного обращения.
— А мы с Бобби думали, что вы занимались педагогической деятельностью. Бухгалтерия! Звучит очень ответственно.
Тед улыбнулся. Бобби почудилось, что было во всем этом что-то ужасное.
— За двадцать лет я износил три калькулятора. Если это ответственное дело, миссис Гарфилд, то да — я занимался очень ответственным делом. Одер трусит на негнущихся ногах, машинистка ставит пластинку на граммофон с автоматическим звукоснимателем.
— Я не понимаю.
— Я просто имею в виду, что много лет было потрачено на работу, которая никогда много не значила.
— Она бы много значила, если бы вам надо было кормить, одевать, обувать и растить ребенка. — Она посмотрела на него, слегка вздернув подбородок, словно говоря, что если Тед хочет обсуждать эту тему, то она готова.
Тед, с облегчением заметил Бобби, не хотел выходить на ковер или даже подойти к нему.
— Полагаю, вы правы, миссис Гарфилд. Абсолютно. Она секунду-другую выставляла на него подбородок, вопрошая, уверен ли он, давая ему время передумать. Но Тед молчал, и она улыбнулась. Это была ее победоносная улыбка. Бобби любил маму, но внезапно ощутил, что, кроме того, устал от нее. Устал понимать выражения ее лица, устал от ее присловий, от чугунного склада ее ума.
— Благодарю вас за рутбир, мистер Бреттиген. Было очень вкусно. — И она повела своего сына вниз. На площадке она отпустила его руку и дальше шла впереди.
Бобби думал, что за ужином они будут говорить о его новой работе, но ошибся. Мама была словно где-то далеко, ее глаза смотрели поверх него. Ему пришлось два раза попросить у нее еще кусок мясного рулета, а когда позже вечером зазвонил телефон, она вскочила с дивана, на котором они смотрели телик. Прыгнула к телефону, точно Рики Нельсон, когда телефон звонит в программе «Оззи и Харриет». Она послушала, сказала что-то, потом вернулась к дивану и села.
— Кто звонил? — спросил Бобби.
— Не туда попали, — сказала Лиз.
* * *
На этом году своей жизни Бобби Гарфилд все еще ожидал сна с детской радостью: на спине, раскинув пятки по углам кровати, засунув ладони в прохладу под подушкой, выставив локти. Ночью, после того как Тед рассказал о низких мужчинах в длинных желтых плащах («И не забудь про их машины, — подумал он, — их большие машины, ярко размалеванные»), Бобби лежал в этой позе, наполовину выбравшись из-под одеяла. Лунный свет падал на его узкую детскую грудь, разделенную начетверо тенью оконной рамы.
Если бы он думал об этом (но он не думал), то не сомневался бы, что низкие мужчины Теда станут реальнее, едва он останется один в темноте, которую нарушают только тиканье его «Биг-Бена» с механическим заводом и голос диктора, сообщающего последние известия с телевизионного экрана. Прежде так бывало с ним всегда: конечно, легко смеяться, когда «Франкенштейна» показывают в «Театре ужасов», хлопаться в притворный обморок с воплем «Ах, Франки!», когда появляется монстр — особенно если Салл-Джон оставался ночевать. Но в темноте, после того как Эс-Джей начинал храпеть (или, хуже того, если Бобби был один), создание доктора Франкенштейна казалось куда более… нет, не реальным, то есть не по-настоящему, не совсем… но все-таки ВОЗМОЖНЫМ.
