— «На железной на дороге проливал я пот!»[9]
В тот день, когда Мэри нанесла поражение Нику и её армия захватила его поезд, в небеса над Мемфисом взмыл гигантский воздушный корабль «Гинденбург» — прежнее средство передвижения Небесной Ведьмы. На борту находилось только двое послесветов: маленький машинист паровоза, известный под именем Чух-Чух Чарли, и Джонни-О. Они были преданными друзьями Ника Шоколадного Огра, и оба оказались в неподходящем месте в неподходящий час.
— «На железной я дороге работал днями напролёт!»
Кабина пилота пустовала; поскольку она была заперта на замок, а ключа к нему у наших героев не было, то управлять дирижаблем оказалось невозможно. Двигатели молчали, руль заклинило — и такое положение, по-видимому, будет сохраняться ещё неопределённо долго.
— «Слышишь, как гудок зовёт нас рано утром на порог?»
В тот первый день своего путешествия оба мальчика сидели друг напротив друга, а ведро с монетами стояло между ними. И Чарли, и Джонни-О знали, для чего предназначены монеты — для оплаты за переход в следующий мир. Надо положить монетку на ладонь, перед тобой откроется туннель, и ты вспомнишь своё имя, вспомнишь, кем был при жизни, а потом полетишь к свету в конце туннеля. После всех проведённых в Междумире лет, мальчики могли бы теперь уйти туда, куда уходят все... если бы взяли по монетке.
— «Слышишь, как старшой горланит: Дайна, дуй в свой рог!»
Но ни тот, ни другой не решались. Чарли попросту боялся, а Джонни знал — он ещё не готов. Что-то глубоко в душе подсказывало ему, что он ещё не до конца отыграл свою роль в Междумире.
В самом начале их путешествия сверхъестественный ветер, дующий со стороны Миссисипи, был так силён, что просто швырнул их по направлению к востоку. В воздухе Междумира нет трения, никакого сопротивления он не оказывает, поэтому ничто не могло остановить дрейф дирижабля. Через несколько дней друзья пересекли восточную береговую линию и оказались над Атлантикой. Океан казался бесконечным. Каждый день, выглядывая в окошко, Джонни видел лишь волны, волны, волны до самого горизонта.
Вот тогда-то Чарли и начал петь. Поначалу он лишь мурлыкал себе под нос, потом начал выпевать слова, а вскоре совсем потерялся в бесконечном повторении куплетов.
— «Дайна, дуй скорее...»
Неделями напролёт Чарли пел одну и ту же песню — с начала и до конца, с начала и до конца...
— «Дайна, дуй скорее...»
Он пел её двадцать четыре часа в сутки, в одном и том же упоённо-бодром тоне.
— «Дайна, дуй же скорей в свой ро-о-ог!»
Он отбивал ритм собственной головой, стукаясь ею о стенку коридора.
— «Дайна, дуй скорее...»
Джонни-О, который вообще никогда не отличался особым терпением, рвал бы на себе волосы, если бы это было возможно.
— «Дайна, дуй скорее...»
Джонни стискивал свои огромные кулаки и изнывал от желания разнести что-нибудь в щепки, но проведя много лет в попытках разбить перешедшие вещи, знал, что из этого ничего не выйдет — ну, разве что предмет существовал именно затем, чтобы быть разбитым.
— «Дайна, дуй же скорей в свой рог!»
— Да ёлки-палки, заткни поддувало, иначе я тебя отколочу так, что мама родная не узнает, и выброшу в это вонючее окно! Пойдёшь ко всем чертям к центру Земли, так что лучше заткни пасть! Кому сказал!
Чарли секунду смотрел на него круглыми глазами, раздумывая над его угрозой. Затем сказал:
— «Кто-то там на кухне с Дайной!»
Джонни-О взвыл.
— «Кто-то там на кухне, я зна-а-аю!»
Не в силах больше этого выносить, Джонни сграбастал Чарли и поволок на променад правого борта, где в большие окна открывался потрясающий вид на облака и блистающую далеко внизу Атлантику.
— Вот честное слово, я тя щас!.. — вопил Джонни-О, но Чарли продолжать петь. Наверно, мальчик уже так далеко ушёл за черту, что больше не слышал выкриков своего товарища по несчастью. Джонни-О встречал послесветов, с которыми случилось подобное. Он видел духов, которые были до такой степени готовы к дальнейшему странствию, что попадали в бесконечную петлю, отрешённо повторяя одно и то же, заполняя этим ритуалом время в ожидании, когда же перед ними откроется туннель. В таком случае, Чарли будет самое место в центре Земли — пусть ждёт там скончания времён!
Однако Джонни-О, этот крутой парень, не мог сделать такого со своим товарищем. Не мог он и дать Чарли монету, хотя надо было — маленький машинист уже совершенно очевидно перестал чего-либо бояться. Но если бы Чарли ушёл по туннелю в свет, тогда Джонни остался бы совсем один...
Поэтому он отпустил Чарли, и теперь оба сидели на роскошно убранном променаде правого борта и ждали... чего? Да чего-нибудь.
А на следующий день после того, как он чуть не выбросил Чарли из окна, Джонни увидел на горизонте что-то, что не было водой. В радостном возбуждении он потряс Чарли за плечо:
— Смотри! — заорал он. — Смотри! Это Китай!
Джонни-О не был экспертом в географии, но он знал, что Китай находится на каком-то там «Дальнем Востоке», и решил, что раз они летят на восток, то это и должен быть Китай. На самом деле он увидел побережье Испании.
Как только они достигли береговой линии, Джонни с огромным удовольствием принялся наслаждаться открывшимся видом, прислушиваться к неясным звукам живого мира, доносящимся снизу, и выискивать на земле мёртвые пятна. Затем, когда на следующий день снова встало солнце, к огромной досаде Джонни выяснилось, что они опять над водой.
— Вот чёрт! — сказал Джонни. — И куда это нас занесло теперь?
— «Бренчит на старом банджо!» — заливался Чарли.
Да, кажется, это будет очень долгая вечность.
Старик выглядел ужасающе в обоих мирах. Половина его лица была уничтожена пожаром. Левый, мёртвый глаз ничего не видел, левое ухо ничего не слышало. На левой руке старика не было пальцев — они тоже пали жертвой пламени. По временам эти существующие только в его памяти пальцы зудели. Доктора говорили, что это очень распространённое явление у людей, потерявших ту или иную часть тела.
Старик давно уже оставил попытки спрятать свои шрамы от назойливых посторонних взоров — а для него теперь все взоры были посторонними. Те, кому он попадался на глаза, всегда отводили взгляды: сострадательные люди — из жалости, остальные — от отвращения; словом, как бы там ни было, теперь на него никто не хотел смотреть.
Больше не имело значения, кем он был первую половину своей жизни. Живой мир безжалостен к старым шрамам. Конечно, поначалу все выражали ему живейшую симпатию, но у симпатии короткая жизнь. Те же люди, что когда-то величали его героем, теперь отворачивались, встречая его на улице — они не узнавали того знаменитого и заслуженного пожарного, что потерял половину лица и половину жизни в грандиозном пожаре, охватившем многоквартирный жилой дом. Он спас тогда с десяток людей. А теперь ему приходилось побираться у большой дороги, и люди видели в нём лишь старую развалину в изношенной одежде.
