Мария Давидовна ничего не сказала, словно её не интересовала причина повышенного настроения майора.
— Как живете, Мария Давидовна? Как на работе, как дома?
Они медленно ехали по запруженной машинами центральной улице.
— Нормально, — односложно ответила она с равнодушным выражением лица.
Вилентьев кивнул, словно его удовлетворил такой ответ. Свернув к парковке перед кафе, он затормозил и сказал:
— Пойдемте, во время еды поговорим. Кстати, я угощаю!
Мария Давидовна с непроницаемым лицом спокойно отстегнула ремень безопасности и вылезла из автомобиля. В сознании вдруг возникла мысль, что Вилентьев может так радоваться, если он смог поймать Парашистая. Последняя фраза майора убедила её, что произошедшие события однозначно касаются доктора Ахтина, но она надеялась, что он хотя бы жив.
Расположившись за столом и заказав пищу, — борщ и чай для неё, салат, борщ и чай для него, — они помолчали пару минут, и только потом майор Вилентьев не выдержал:
— Парашистай снова убил.
Мария Давидовна, как ни в чем не бывало, кивнула. И внезапно поняла, что майор радуется самому факту возвращения маньяка-убийцы. Не важно, что человека убили, для него человеческая трагедия вторична, — главное, вернулся тот, кого он так сильно хочет поймать.
— Вы уверены? — спросила она, намазывая смальце на маленький кусочек хлеба.
— Да, на девяносто девять процентов.
— То есть, совершено убийство с неким ритуалом, похожим на тот, что использовал Парашистай?
Майор Вилентьев проследил взглядом за маленьким бутербродом, который исчез во рту женщины, сглотнул слюну и тоже стал мазать смальце на хлеб. Он никак не среагировал на ехидство в голосе Марии Давидовны.
— Да, несколько дней назад была убита женщина. Точный удар ножом в надключичную ямку и выдавленный правый глаз. Левый глаз не тронут, и причина проста — этим глазом жертва не видела с детства. Никаких следов, никаких отпечатков пальцев. Нож, которым совершено убийство, вложен в руку сожителя, который в это время, находясь в пьяном состоянии, спал беспробудным сном. Соответственно, когда его разбудили, он ничего не смог вспомнить.
Принесли еду и Вилентьев замолчал. Работая вилкой, он изредка бросал взгляды на сидящую напротив женщину и жевал салат.
Мария Давидовна медленно ела борщ, не замечая его вкуса.
Хотя не было стопроцентной уверенности в том, что это убийство совершил Парашистай, она практически сразу приняла эту информацию за истину. Она рассуждала так же, как Вилентьев. Собственно, она тоже хотела, чтобы Парашистай вернулся.
Чтобы в её существование вернулся смысл, а жизнь перестала быть застывшим болотом.
17
Я задумчиво смотрю на Динару Ганиеву. Она пришла с результатами обследования. Пока никаких изменений, — девушка хочет быть, как всё, но при этом не желает что-либо менять. Она сделала первый шаг, решив избавиться от проблемы и придя в поликлинику, но дальнейших движений пока не предвидится.
Глянув на описание рентгеновских снимков головного мозга, я нахожу то, что и так знаю.
У девушки нет никаких опухолей.
Это было бы слишком просто.
— Динара, как у вас дела дома? — спрашиваю я.
Девушка недоуменно смотрит на меня — причем здесь это?
Я улыбаюсь. И говорю:
— На снимках ничего нет, и это очень хорошо.
— Там ничего нет, а шум есть, и теперь мне кажется, что шумит во всей голове, — говорит она. Динара сидит на стуле бесформенной тушей, сгорбившись и глядя на меня исподлобья. Она, как все пациенты, думает, что сразу же после первой явки к врачу, наступит облегчение и быстрое выздоровление.
— Михаил Борисович, я схожу за картами в регистратуру, — говорит Марина и после моего кивка уходит.
Я смотрю на пациентку и говорю:
— Динара, у вас никогда не возникало желание убить своих родителей?
Девушка широко открывает глаза и от неожиданности не сразу находит ответ.
— Да вы что, доктор?! С чего бы это вдруг мне хотеть смерти близким людям?!
Я знаю, что она врет. И обманывает она в первую очередь себя. Яркие мечты подросткового возраста чуть сгладились и затаились в дальних уголках памяти, но они присутствуют в её снах и довольно часто в компьютерных играх, когда она с удовольствием убивает виртуальных персонажей, в которых видит своих мать и отца.
— А мысли о самоубийстве вас не посещали?
— Нет.
Голос твердый и уверенный. Жаль, что она не хочет признать очевидное. Она ненавидит эту жизнь и своих родителей, но законы общества сильнее. Мысли о собственной смерти практически не посещают её, но изредка она представляет себя лежащей в гробу. И в этих фантазиях мать рыдает в изголовье, проклиная свою невнимательность и равнодушие к дочери, а бледный отец стоит рядом и молчит, не в силах вымолвить ни одного слова.
— Динара, вы когда-нибудь пытались похудеть? — снова задаю я вопрос. И, так как он на этот раз вполне разумный, то она отвечает спокойно:
— Пыталась, но ничего не получилось.
— Ладно. Хватит вопросов. Давайте я расскажу вам, как мы будем лечиться.
Я пишу рецепт и направление. Протягиваю бумажки девушке.
— Этот препарат будет улучшать кровоток в сосудах. По одной таблетке три раза в день. Это направление на массаж воротниковой зоны, на который вы будите ходить со следующей недели. Далее, вы должны похудеть хотя бы на десять килограмм, а лучше на двадцать. И только после этого можно будет убрать шум в ушах, и в этом я вам помогу.
Динара берет бумажки, молчит мгновение и потом говорит:
— Я не смогу похудеть.
— А вы попробуйте. Потому что иначе не получится. Всё, можете идти.
Я отворачиваюсь от пациентки. Пока мне больше нечего ей сказать. Я неторопливо дописываю амбулаторную карту, краем глаза видя, что Динара не уходит. Она молчит, но и не уходит. Наконец-то, решившись, она начинает говорить:
— Как мне похудеть, если они постоянно ругаются и от этих криков у меня идет кругом голова. Только когда я ем, я немного успокаиваюсь. Поэтому я ем практически всё время, пока нахожусь дома, — девушка говорит тихо, опустив голову и не глядя на меня, — да, я хотела смерти родителям, и потом я хотела сама умереть, но это только мысли. Я бы никогда не смогла это сделать.
Она на мгновение замолкает, и потом продолжает:
— Мне самой противно смотреть на себя в зеркало. Я ненавижу своё тело, особенно летом, когда я хожу почти всегда потная. У меня нет друзей, у меня нет подруг, мне некуда пойти, и мне противна сама мысль идти домой и слушать, как орут друг на друга родители. И этот шум в голове — одно время я привыкла к нему, но когда начались обмороки, я поняла, что это плохо, и я вдруг поняла, что хочу жить.
