хорошая.
Она почувствовала, что глаза наполнились слезами. Ну вот, час от часу не легче. Что с ней происходит?
— Почему ты не завела ребёночка?
— Ещё рожу. Вот завтра и займусь.
— Не-е-е-а. Не родишь, потому что я буду убивать твоих детей.
Он произнёс это ровным, пугающим отсутствием всяческих эмоций голосом. Потом выпучил глаза и протянул скрюченные пальцы. Получилось не страшно, будто малыш играл в школьном спектакле. Но и смешного оказалось мало.
— Что ты сказал? — ошалела Ольга.
— Что слышала. Хочешь сыночка или дочку, грохни меня. И его. И его…
Ванечка махнул ручкой, и из темноты показались другие детишки. Они двигались молча, обступая безмолвной колышущейся толпой. Девочка с огромным розовым бантом катила детскую коляску. В ней лежали новорожденные близняшки.
— Будь нашей мамой, — тихо попросил Ванечка. — Или убей всех.
— Еще варианты есть? — справилась с собой Ольга.
— Не ходи с Максимом.
Его зрачки внезапно потемнели, глаза стали стеклянными, как у куклы, и он улыбнулся чуть заметной, всезнающей улыбкой Джоконды.
Ольга не испугалась. От подсознания не спрячешься под одеялом. Разборка с собственным мозгом рано или поздно приходит к каждому. Слабые проигрывают, делаясь неврастениками. Сильные — умнеют.
Подумала: и вправду, зачем идти? Не то чтобы убедил несуществующий ребёнок. Она не сумасшедшая, чтобы обращать внимание на галлюцинации. Но что-то внутри изменилось. Во всяком случае, убивать Софию точно расхотелось.
Присела на корточки и обняла тоненькое тельце:
— Да, Ванечка. Не пойду. Будешь моим мальчиком. Если выберусь из этой передряги, обещаю приеду на Корсику и найду тебя с папой. Вы ведь еще там живёте?
Ребенок кивнул.
— А я живу в Мексике, — взвизгнула девочка с коляской. — Ты ко мне тоже приедешь? — Её лицо было болезненно бледным, лишь щёки горели нездоровым лихорадочным румянцем.
— И ко мне? — спросил неизвестный малыш.
Сзади Альберг закончил пытать замок и теперь возился с засовом. Наконец со скрипучим проклятием дверь распахнулась.
— Оля, идёшь? — крикнул Максим.
— Подожду вас здесь.
— Уверена?
— Вполне.
Проём захлопнулся. Ольга осталась наедине с детьми.
В полной темноте видела, как лес тоненьких слабых ручонок тянется навстречу. Не для того, что бы убить, что было бы привычно, а чтобы получить её материнскую нежность. Показалось, что мрак, в котором жила всё время, отступил. И в глубине души почувствовала чужое страдание, ощутила страх и одиночество этих детей, их жажду ласк, голодное томление по родительским объятиям.
Она раскинула руки, пытаясь обхватить все обступившие её крохотные существа. Детишки льнули, как щенки, каждый старался прижаться плотнее, зарыться лицом в одежду, коснуться кожи, вдохнуть хоть толику запаха.
Ольга почувствовала, что её колотит крупная дрожь. Внезапно поняла, каких слов ждёт от неё детвора. Совсем не фраз, рождённых разумом. Её погружённое в мрачную пучину сердце вдруг отозвалось. В груди защемило.
— Рассаживайтесь кружком, — сказала она. — Расскажу вам сказку.
Малышня завороженно опустилась на землю. А Ольга говорила старые, как мир, слова: «Жила-была маленькая девочка. Мама и папа любили её без памяти, а бабушка и того больше...»
Она видела перед собой сияющие восторгом детские глаза и не беспокоилась о том, что происходило за порогом только что закрывшейся двери.
А снаружи было, мягко говоря, необычно. Максима окружили странные звуки и запахи. Обжигающе горячий сухой воздух, напитанный гадким привкусом горелой шерсти, ворвался в лёгкие. Где-то далеко раздался звук трубы, хриплый, надтреснутый, без мелодии и ритма. Глаза на мгновение ослепли от яркого солнца. Он зажмурился и боялся открыть. Потому что понимал — перед ним ад, где заточена София.
Наконец решился.
Первое, что увидел, всклокоченную шевелюру Альберга. Тот стоял прямо перед лицом и вглядывался в глаза. Вдруг хлопнул по плечу:
— Чего застыл? Увидел привидение? Только не умирай от страха. Похоронных контор здесь днём с огнём не найдёшь. А я слишком занят, чтобы тратить время на отпевание всяких олухов.
Максим не слушал, поскольку был заворожён зрелищем, открывшимся взгляду. Перед ним была выжженная дотла пустыня. Кое-где из трещин в чёрной каменистой почве вырывались языки дыма. Небо полыхало ядовито-жёлтым светом, жутким и нереальным. Мрачную равнину окаймляла удивительная конструкция, похожая на гигантские пчелиные соты. Даже представлять размеры хищных насекомых, создавших эту невидаль, не хотелось. Сверху в поднебесье эта четкая геометрическая форма была покрыта странными наростами, образующими беспорядочное скопление серых слоистых холмов, от которых вниз свисали белёсые корни, напоминающие расплавленные линии картин Дали.
И в каждой шестиугольной ячейке было видно что-то странное настолько, что разум отказывался воспринимать увиденное.
— Спокойствие, только спокойствие. Бывают места и похуже. Взять хотя бы площадь перед Нотр-Дамским собором.
Максим справился с изумлением и поинтересовался:
— Чем тебе не угодил Собор Парижской Богоматери?
— Нет, вы посмотрите. Я работаю как каторжный, тащу всю компанию через трубу. Выбиваюсь из сил. А рядом завёлся глупец.
Максим примирительно улыбнулся:
— Не забыл, о чём шла речь?
— У меня лучшая в мире память. Представь, площадь, толпы потных кретинов, снующие карманники, капли чужого мороженого на твоих новых брюках…
— Понятно. А здесь воров, туристов и придурков, выходит, нет…
— Только мы. Пошли!
Они двинулись вперёд. Солнце бешено палило. Из под ног поднималась чёрная пыль, скопившаяся здесь за вечность, однако идти по спекшемуся грунту было легко, лишь кошмарная жара заставляла отчаянно колотиться сердце. Всё вокруг застыло в неподвижности. Хоть бы какой-нибудь ветерок, способный развеять жаркое марево. Казалось, всё вокруг ожидало исполнения некого проклятия. А может быть, приказа. Максим снял куртку. Жара забралась под рубашку, он расстегнул пуговицы, хотя понимал, что обгорит, как блондинка в Африке.
Уже через полчаса конструкция из кошмарных сот оказалась совсем рядом. Теперь то, что выглядело фантастическим бредом, стало реальностью. В каждой ячейке был свой мир. В ближайшей плескался океан. Гигантский аквариум. Там плавали две акулы, хищно разглядывая путников. В следующей виделись джунгли с парой заинтересованных жирафов. Ещё дальше — небо, где парили стервятники, с надеждой ожидая вяленых трупов.
— Каждой твари по паре, — сказал рыжий. И громко заорал: — Ау!!! Привратник! — Он взлохматил пятернёй шевелюру, но в причёске ничего не изменилось. — Бездельничает, наверное. Эй!!!!
Неожиданно из-за ближайшего холма показался чёрт, похожий на облезлого верблюда. Может, это и был верблюд, решивший от скуки походить на задних лапах.
— Чего орёшь? — Чёрт-верблюд смачно сплюнул.
— Посетитель к вам, — объяснил Альберг.
— Не приёмное время.
— Я же договаривался.
— Не помню, — вновь последовал смачный плевок.
— А это помнишь? — Парень вынул из широких штанин блок сигарет «Camel».
Верблюд растянул губы в страшной улыбке, отчего сразу узнаваемо стал чёртом.
— Так это ты! — Он мгновенно схватил пачку и спрятал в недрах шкуры — То-то гляжу, голос знакомый. Вспомнил. К Софии пожаловали. Разрешение у тебя есть?
— А как же, — сказал рыжий, уверенно протягивая второй блок.
— И на него? — Глядя на карман посетителя, сплюнул верблюд.
— И на него.
— Пошли.
Привратник залихватски свистнул. Появилась раздолбанная телега, выкрашенная золотой краской. К бокам крепились вертикальные жерди с растянутым в качестве навеса видавшим виды ковром. В «карету» были впряжены два задорных осла, зачем-то облитых белилами. Подтёки делали их похожими на линялых зебр.
— Садитесь, гости дорогие!
Гости сели. Ишаки весело помчали, со свистом рассекая воздух. Верблюд скакал рядом. Телега дребезжала и бешено тряслась, умудряясь каким-то чудом не развалиться.
