Я сама — правила.
Правила не вещи.
Я не вещь.
Бежать.
Я не хочу умереть.
Кто может кусать, как я? Кто поможет ТБ обшаривать темнейшие места? Мне нужно жить. Бежать.
Бежать, бежать, бежать и никогда не умереть.
ТБ кладет правую руку на лоб вроде-девушки. У него такая дудка из кости, он подносит ее к губам и дует.
Костяная нота. Затухает. Затухает в грист.
ТБ говорит вроде-девушке.
Я не дам тебе уйти, говорит он.
Я не она.
Она это то, почему ты есть, но ты не она. Я не она. Она это то, чего ты больше всего хочешь. Ты сказал это гристу.
Я был ошибочно понят. Тогда я ошибка.
Жизнь никогда не ошибка. Спроси Джилл. Джилл?
Сейчас она здесь. Послушай ее. Она знает о женщинах больше меня.
ТБ трогает их обоих, заставляя себя уйти. Становясь каналом, дорогою между. Путем. Я должна умереть.
Я должна жить. Я умираю, точно как ты. Ты хочешь умереть?
Нет.
Тогда я тебе помогу. Ты можешь жить со мной?
А кто ты?
Джилл.
Я не Алетея.
Ты выглядишь как она, но пахнешь совсем не как она должна бы пахнуть. Ты пахнешь как ТБ. Я совсем никто.
Тогда ты можешь быть мною. Это единственный способ жить.
А у меня есть выбор?
Никогда и не было никаких дел, кроме выбирания.
Я могу жить с тобой. Ты будешь жить со мной? Как мы это можем?
ТБ трогает их обоих. Поток информации через него. Он стекло, небывалая линза. По мере того как Джилл перетекает во вроде-девушку, ТБ претворяет информацию в Существо.
Мы можем бежать вместе. Мы можем охотиться. Мы можем всегда, всегда бежать.
Балансировщик камней и охотник на крыс
На Тритоне ему случалось громоздить их друг на друга на двадцать футов вверх. Тонкая была штука. После шести футов приходилось подпрыгивать. Там тяготение дает тебе больше времени в верхней точке прыжка, чем на Земле или на станции, раскрученной до нормального земного. А на Тритоне в этот затянутый миг покоя ты должен сделать свое дело. Конечно же, было и умное ремесло оценки воображаемых отвесных линий, понимания консистенции материала и поиска микроскопических скатов, дающих достаточно трения. Просто поразительно, как крошечный выступ может войти в столь же крошечную ямку, и таким образом, что один камень будет стоять на другом, словно приклеенный. Но был и предел, за которым все это ремесло — едва ли, думалось ему, не самое темное и бесполезное из ремесел, когда-либо придуманных человечеством, — уступало свое место искусству, интуиции. Предел, за которым Андре просто знал, что камни уравновесятся, видел их бытие как единого целого. Или их Бытие. И он сам, когда это у него получилось, был главным Почему. Это была высшая степень ремесла балансировки камней.
— А здесь, на Чирье, ты можешь их уложить так высоко?
— Нет, — без запинки ответил Андре. — Здесь наибольшее тяготение, с каким мне случалось встречаться. Но в общем-то, вся эта высота не имеет значения. Я же не ставлю рекордов, ни с кем не соревнуюсь.
— А что во всем этом такого?
— В чем? В укладывании их повыше? Чем выше ты укладываешь камни, тем больше времени уходит на их балансировку.
— Я про смысл самой балансировки.
— Да. Смысл есть.
— И какой же?
— Я не могу объяснить тебе, Бен.
Андре позволил себе отвернуться от работы, но камни не упали, они так и стояли за ним столбом, соприкасаясь лишь крошечными площадками. Это казалось абсолютно невозможным. Это была наука, и непростая.
Старые знакомые крепко обнялись. Отодвинулись друг от друга. Андре рассмеялся.
— Ты что же думал, я буду похож на здоровенный шмат протоплазмы? — спросил ТБ.
— Правду говоря, я рисовал себе горящие глаза и всклокоченные волосы.
— А я вот такой.
— Ты Бен?
— Бен — это шрам у меня на боку, который все никак не рассосется.
— Ты Тадеуш?
— Тадеуш — это кулек ржавых монеток в моем колене.
— Ты голодный?
— Могу и поесть.
Они прошли в келью Андре. Андре налил в кофеварку воду и насыпал в ситечко несколько ложек кофе.
— С каких это пор ты начал пить кофе?
— Мне как-то надоело, что все чай да чай. А ты не изменил своему кофе?
— Ни в коем разе. Только здесь его хрен достанешь, что с ключами, что без ключей.
— Ключи? Тут кто-то спер мои ключи от этой квартирки. Они лежали на столе, а кто-то вошел и забрал.
— Пиши пропало, — сказал ТБ. — Но ты не бойся, что к тебе снова залезут, — они уже взяли, что им было нужно.
В комнате не было стульев, и ТБ стоял, привалившись к стене.
— Пол у меня чистый, — подсказал Андре.
— Ничего, я постою.
Андре поднял с пола небольшую парусиновую сумку, чуть в ней покопался и вытащил пучок чего-то вроде сена.
— Узнаешь? — спросил он.
— А я-то все думаю, куда она подевалась. Которую неделю ищу да ищу.
— Это лаконос, — сказал Андре. Он взял горшок, налил в него воду из глиняного кувшина и активировал самогрейный участок простого вроде бы деревянного стола. И натолкал в воду сушеной травы. — Ты не представляешь себе, как это вкусно.
— Андре, у нас на Чирье эта зараза растет повсюду. И все тут знают, что она ядовитая. Вонючий сумах, так ее называют.
— Ну да, — кивнул Андре, — Phytolacca Americana.
— Так мы что же, будем есть отраву?
— Нужно вскипятить ее и слить воду, потом снова вскипятить и снова слить воду. Потом сварить по третьему, последнему разу и подавать с острым соусом. Главная фишка в том, чтобы собирать совсем молодые побеги, а то и вправду можно загнуться.
— А откуда ты это узнал?
— Мой конвертат любит проводить такие исследования.
Через какое-то время вода закипела. Используя как прихватку подол своей рубашки, Андре снял горшок, слил кипяток в раковину, затем залил в горшок новую порцию воды и снова поставил его кипятиться.
— Я видел Молли, — сказал Андре.
— Ну и как она там? — спросил ТБ. — В последний раз, когда я ее видел, она грозила стать настоящим чудом.
— И исполнила свою угрозу.
Вода закипела. Андре сменил ее и поставил горшок кипятиться по третьему разу.
— Андре, а ты-то что делаешь на Чирье?
— Я здесь от Лиги борцов за мир.
— О чем это ты? Сейчас нет никакой войны.
Андре не ответил, он сосредоточенно сыпал в вареный лаконос какие-то специи. После минутной паузы ТБ сказал:
— Я не хотел, чтобы меня нашли.
— А я тебя и не нашел.
