Позже была встреча с представителями Королевских ВВС, а затем полет на родину; однако меня поразила посттравматическая амнезия, как мне сказали потом, и остаток пути домой навсегда затерялся в моей памяти.
Правда, я чуточку помню отчет, который давал на уединенной уилтширской ферме. Но полностью в памяти восстанавливается лишь разговор со Стариком, состоявшийся после того, как я вернулся к своим обязанностям в Уайтхолле.
– Садись, — он указал корешком трубки в сторону жесткого деревянного кресла. — Мне очень жаль Лауру.
– Благодарю вас, сэр.
На столе перед ним грудилась стопка машинописных листов, диаграммы были подписаны мелким разборчивым почерком, который я не мог не узнать.
– Можете отправить их прямо в корзину, — я показал на бумаги.
– Они ничего не стоят.
В его серых глазах промелькнуло одобрение.
– Бесспорно, ты не высказал этого там. Но почему ты прихватил с собой бесполезный живой балласт?
Я закрыл глаза.
Лаура…
Во снах она всегда смотрит на меня.
– Возможно, ты слишком рано приступил…
Я поднял веки.
– Прошу прощения, сэр, — я должен был объяснить. — Это моя вина. Мне слишком многое было известно. Зная то, что показал мне Фейнман, я мог бы лично довести до ума тот неудачный проект. Я мог бы заставить нацистскую программу работать. Исправить ошибку Вильгельма…
– Нет, из всех людей именно ты никогда…
– Я мог это сделать и сделал бы, сэр.
Старик еще качал головой, обнаруживая слишком глубокую веру в собственного агента.
Я встал, подошел к окну и, соединив за спиной руки, принялся рассматривать серое изваяние, высившееся посреди улицы. Бульвар Уайтхолла, как я вдруг понял, слишком напомнил мне довоенный Берлин.
– Споровая инфекция, — сказал я негромко, — обратима, если ее вовремя перехватить. Они предложили бы мне вернуть Лауру, и я ничего бы не смог скрыть от них.
Заботливая рука легла на мое плечо: Старик впервые прикоснулся ко мне после рукопожатия, завершившего нашу первую встречу, состоявшуюся три года и целую жизнь тому назад.
– Поэтому он и захотел к нам. Вильгельм то есть, — вздохнул я.
– Он слишком боялся своих господ, чтобы остаться там. Возможно, он преувеличивал в отчетах собственные успехи. Но если бы он предложил им меня…
Незачем подчеркивать очевидное.
– Итак, наш новый нацистский друг — просто дешевка, — пробормотал Старик.
От деревянных панелей кабинета пахло мебельной полиролью; с запахом ее конкурировал аромат трубочного табака; снаружи доносился крик одинокой чайки. Какая бессмыслица.
– Ты поступил правильно, — сказал он.
Вильгельм Второй так и не получил обещанного дома в Оксфорде. Увы, во время прогулки по Мальборо-даунз в компании телохранителей из SOE он поскользнулся на сырой траве и прискорбным образом сломал себе шею.
В Уайтхолле скорбящих не было.
Конечно же, мы выиграли войну. Гипердраконы могли бы переломить ход военных действий, однако, невзирая на все успехи Вильгельма Первого, его хозяева не сумели мобилизовать ресурсы, способные склонить чашу весов в их сторону.
В последние дни войны армия Сталина понесла чрезвычайно тяжелые потери, стремясь первой войти в Берлин. Многие знатоки тактики считали это явным безумием, поскольку союзники уже договорились разделить побежденный город между собой. Однако мне было очевидно, что истинной целью этого наступления был институт, в котором работал Вильгельм Второй. Сталину была нужна нуклеиновая технология, ведь это оружие впоследствии доказало свою силу, когда американская бомба разрушила внушительную часть экосистемы Японии. Я мог бы сказать Сталину, что он напрасно губит своих людей, однако его собственные разработки или безнадежно отставали, или, с его точки зрения, любые полученные научные сведения оправдывали людские потери.
А потом, когда радость победы вывела на улицы Лондона толпы людей, было уже и неуместно думать о невосполнимой для одного лишь тебя потере в этой войне, погубившей миллионы, десятки миллионов жизней.
Но в этом-то и было дело: каждый из погибших союзных солдат и мирных жителей, павших жертвами бомбардировок, голода и карателей, каждая из жертв Холокоста — все они были реальными людьми и создавали вокруг себя свой мир.
Я пытался подать в отставку, однако куда мне было идти? Отправиться писать пейзажи в штат Нью-Мексико? Но в том сне мою жизнь разделяла Лаура. В одиночестве такая перспектива казалась холодной и бесцельной.
И я остался на службе.
Отдел SOE понемногу канул в историю, приняв в мирное время сперва название DI6, а потом MI6. Потом ушел в отставку Старик, а я прослужил все пятидесятые годы, пока воспоминания не сделались навязчивыми.
Каждую ночь мне снилась Лаура.
И наконец, в начале 1962 года я вышел в отставку.
На следующее утро — в разведке никто не ждет уведомления об увольнении — я сидел на скамейке в Сент-Джеймсском парке, читая забытую кем-то «Дейли Скетч», вдыхая запах цветущих рододендронов, мимо которых раньше совершал свою неизменную пробежку.
Газетные заголовки были крупными. Западный мир, пережив припадок паранойи, вызванный кружащими над головой спутниками, был исполнен следующего чувства: ПОРА ВЕРНУТЬ СВОЕ НАЗАД.
Под «своим» в данном случае подразумевались Соединенные Штаты.
Журналистов интересуют личности, а окруженный их вниманием человек намеревался взлететь на огненном драконе в небо. Однако за этими заголовками… Ну, после того многозначительного отсутствия Вильгельма Первого на Нюрнбергском процессе я всегда знал, как сложатся дела далее.
Смяв газету, я швырнул ее в урну.
Трафальгар-сквер ничуть не переменилась с того самого дня, когда на нее упала бомба-свастика, соединив наши с Лаурой жизни.
Уайтхолл также остался прежним. Но к тому времени, когда я прошел Парламент-сквер и вышел на улицу Виктории, дома сделались прозрачными — зелеными, синими, красными, — медленно минуя стадию желе в своем морфологическом цикле, а под ними ярко разодетые лондонцы разъезжали на цветных тирексах по бульварам, сверкавшим как стрекозиные крылья.
Я вспомнил о том, как приятель Лео, священник Джек, говорил о значимости поворотных точек в истории, и подумал, что наследие Менделя только сейчас освоено в полной мере и действительно определяет облик современности.
Вестминстерский собор, как и Вестминстерское аббатство в дальнем конце улицы, сохранил свой первоначальный облик посреди преобразующейся биоархитектуры, а одноместные и двухместные планеры-альбатросы кружили над головами, давая возможность насладиться зрелищем.
