исчез. Лишь где-то за буквами грозно напирала жуткая Пустота. Она просачивалась сквозь каждую щель своими щупальцами. Как проникает солнце сквозь дырявую соломенную крышу.
— Ты не выполнил мой приказ.
— Я старался, — через силу разжимая губы, ответил Барон. — Не всегда получается, как задумано.
— Нет! Происходит именно то, что задумано мной. Все события предопределены. Ничего нельзя изменить. Можно лишь извлечь урок.
Анри пытался сопротивляться параличу, охватившему тело.
— Значит, то, что София осталась жива, произошло по плану.
— Конечно. И, не выполнив Мой приказ, ты заслужил право.
— Право на что?
— То, к чему тебя готовили семь веков.
Буквы брызнули кровью. Их движения становились всё более нервными. Словно они злились на барона. Или хвалили его. А может быть, им было всё равно, просто плясали танец. Но барон понимал смысл невероятного сообщения:
— Ты достал пепел — первородные чернила с записью вируса мироздания. Его символы, точки, чёрточки меняют программу.
— Я не знал, — изо всех сил блефовал Анри.
— Ты сломал «Слово», изменил Меня.
— И что теперь будет? — прошептал барон. Его сознание гасло, как догорающая свеча.
— Тебе решать…
Анри вдруг почувствовал, что в груди стало больно. В голове мутилось, всё мелькало и расплывалось перед глазами. Пол встал дыбом и ударил по плечам.
Вадим первым подскочил к упавшему барону. Прислонил пальцы к шейной артерии. Отрицательно покачал головой.
— Давай, Ольга! Попробуем оживить его!
Они попробовали. Энергии, которую они плеснули на неподвижное тело, хватило бы на роту. Анри вдруг поднялся, его глаза открылись. Он уставился в пустоту и улыбнулся, будто увидел что-то невероятно смешное. Казалось, он сейчас расхохочется. Тело попыталось сделать шаг, но тут же рухнуло. Зрачки закатились, пугая влажными белками.
Всё было кончено.
Вадим опустил руки:
— Он умер. Почему труп смеялся?
— Наверное, была причина, — сказала Ольга.
У большинства неплохая память. Или плохая, просто мы об этом не помним. Почему ребёнок спрашивает, откуда берутся дети? Он что, уже забыл?
Возможно, младенцев удивляет отсутствие воспоминаний, но, похоже, склероз — обязательное условие детства. Кто вспомнит вкус маминого молока, свои первые слова или шаги?
А то, что было до рождения? Мозг начинает работать уже на десятой неделе, а после шестого месяца человечек внутри материнской утробы различает звуки, вкус, цвет, запах, имеет предпочтения, способен запоминать и анализировать. Наверное, самые умные рассуждают: в чём смысл существования? есть ли жизнь после родов? и почему оттуда никто не возвращается?
Куда же потом прячутся эти воспоминания? Может быть, мироздание не хочет, чтобы мы знали опыт тех дней? Почему? Что загадочного и запретного скрывает внутриутробная жизнь? Что спрятано в сердце молекул плоти, где нет надзирающих глаз, где жизнь являет себя в первозданной сущности? Какие облики живут на дне сознания? Чьими голосами они говорят? Что слышит тот, кто еще не стал ребёнком?
Вроде бы всё обыденно. Однажды Он осознал, что существует. Какой Он, худой или толстый, красивый или уродливый, не догадывался, потому что не видел Себя. Просто был. Сначала рыбой, потом зверем, потом стал собой. Тьма, укутывавшая его плотным одеялом, рассеялась. И стал Свет, бунт жизни над бесплотной смертью.
Свет вокруг был хорош — добрый, тёплый, розовый — и находился не снаружи, а внутри него, создавая окружающую реальность, наполненную сказочными существами, зверьми, птицами. Они пробуждались из небытия в несхожей завершённости, без имен и формы. С большинством Он дружил.
Иногда ощущал неизмеримое блаженство от касания чего-то всеобъемлющего, ласкового и любящего. Ощущал биение далёкого сердца, мягкие приливы и отливы. И знал, что это Бог. Тот разговаривал с Ним разными голосами, то низким и тихим, то высоким и громким. Часто они смеялись вместе.
В окружающем мире было множество звуков, что-то шумело, ухало, булькало и ворчало. Где-то равномерно стучали огромные барабаны, трещали невидимые трещотки. Он не мог назвать звуки громкими или тихими, приятными или нет, потому что других не знал.
Погружённый в Создателя, неумолимо рос, как тянется долгая тень за уходящим солнцем.
Однажды показалось, что Он не один, что рядом находится что-то родное и такое же, как и Он сам. Потом вдруг понял, что второе существо вошло внутрь его и они стали одной сущностью. И от этого мир вокруг стал еще краше. Теперь Он мог общаться сам с собой, внутри себя. У него словно появился второй разум, немного другой, всегда имевший собственные суждения. Иногда они спорили, но всегда приходили к согласию, поскольку каждый понимал, что они существуют только вместе. Он и Она, Адам и Ева, два части единого. А может быть, три части, если считать и невидимого Бога, который был всем вокруг.
Они принялись давать окружающему миру имена. С новыми названиями реальность расцветала, заполнялась новыми друзьями.
То, что было вокруг, стало прекрасным садом. Поскольку они сами придумали это слово, то считали, что райский мир, в котором они жили, единственно правильный и верный.
Они дружили с огромным тёплым пятном, которое называли «медведь». Тот был очень ласковый и добрый, с густой бурой шерстью. Её было приятно перебирать пальцами. Они ходили в дальнюю часть сада, которую обозвали смешным словом «лес». Там жили разные звери. Белки, лисы, зайцы, волки. Жила там и серая уточка. Она была очень красивая. Так считали все. И обоснованно, ведь у неё были бусы, сумочка и маленькая собачка, такая крохотная, что иногда с головой залезала в сумочку. И все делали вид, что не могут её разыскать.
— Где же моя собачка? — сокрушалась уточка.
— Может быть, она ушла за малиной? — предполагал медведь.
— Она уплыла в путешествие, — утверждал бобёр, который сам мечтал куда-нибудь сплавать. Но в связи с отсутствием моря придумывал сказки. В этих историях существовали океаны и огромные корабли. В общем, фантазёр.
— Залезла на дерево, — говорил жираф, который не умел лазить по деревьям, поскольку был выше любого самого высокого эвкалипта.
Тут уточка заглядывала в сумочку и счастливо восклицала:
— Вот моя собачка! Нашлась!
Уточкины бусы сияли как маленькие огоньки и были сделаны из красных ягод, нанизанных на верёвочку. Он еще не успел дать им название, но не торопился этого делать. Ведь, назвав что-то, мы запираем предмет внутри его имени. Скажем, «волк» сразу делается волком со всеми вытекающими отсюда последствиями. А безымянные ягоды могли быть чем угодно: капельками росы, солнечными зайчиками, крохотными птичками или даже драгоценными камешками.
Другие звери начали тоже украшать себя. Медведь сделал бусы из шишек. А крокодил, который жил с бобром в единственной реке, сделал ожерелье из речных кувшинок. Иногда, когда ему удавалось уговорить какую-нибудь лягушку, та залезала в центр и сидела зелёной брошью, вызывая всеобщее восхищение. Новая мода приобрела повальный характер. Все ходили в венках и бусах.
Лишь лев не поддавался общему течению дизайнерской мысли. Он вставил в гриву несколько ярких синих цветов. Индивидуальное течение моды нашло своих последователей. Скоро половина обитателей леса вплетали в шерсть ростки лиан, цветы и даже ветки. Отчего многие стали похожи на бродячие кусты.
Вторая половина решила завести маленьких собачек. Но
