Борис Полозов перестал реагировать на собаку после четырёх подряд «ложных тревог», когда заметил, что охранники Декана от скуки пытаются заигрывать с овчаркой, вызывая её законное возмущение.
Галка не унималась. Лай перетёк в леденящий душу вой.
— Посмотрю, что с собакой, — автоматически произнёс Лис и побежал к выходу.
— Я с вами, — предупредил оживившийся Алексей Аркадьевич.
Чёрная овчарка выла на глухой забор прямо напротив приёмного покоя. Лис разглядел на той стороне разлома невнятный информационный фон. Потянуло дорогим табаком и нежными французскими духами.
«Валентина Рувимовна», — подумал Лис, приласкал Галатею и, взяв за ошейник, отвёл подальше от окон медицинского крыла.
Попутно до слуха дотянулся возбуждённый голос:
— Давление падает!
— Вижу.
— Он уходит, Всеволод Васильевич.
— Он будет жить.
— Всеволод Васильевич, это бессмысленно. Вы же понимаете, он приехал сюда, чтобы безболезненно умереть!
Возгласы московского онколога Лис воспринял в звуковом варианте, твёрдые ответы Тура — в информационном. Вдруг сквозь стены, ветер и безвременье пробился новый, но знакомый тон.
К врачам приходят за жизнью, а не за смертью! Не будьте малодушным. Вернитесь, Павел Симеонович!
Лис восхищённо застыл: Оля! Конечно, это крикнула в призрачную сферу Оля. Глазами Ворона он увидел ожившую линию кардиографа на чёрно-зелёном табло и изумление в глазах московского врача.
— Борис Васильевич, в операционной что-то стряслось? — вкрадчиво поинтересовался секретарь, про существование которого Лис едва не позабыл.
Экстрасенс отлично чуял ложь. А сказать «не знаю» для Лиса значило соврать. Ворон учил: русский язык богат, поэтому прицепись к какому-то его слову, найди второй смысл и отвечай честно в этом смысле.
На раздумья — мгновение.
— Вряд ли, — размеренно произнёс Лис, а сам представил песок, муку, пыль — словом, всё, что можно было теоретически стрясти, и чего в принципе не могло находиться в стерильном помещении. — Всеволод — классный хирург.
В талантах брата-врача Лис тоже никогда не сомневался. Таким образом, на вопрос Лис ответил «чистой правдой», и экстрасенс вновь остался с носом.
Пять минут седьмого.
Оля появилась в гостиной так неожиданно, что даже Лис испуганно вскочил.
— Что?
Одинаковый вопрос застыл на лицах секретаря, санитаров, шофёра и отдыхавшей пары охранников.
— Операция закончена. Состояние больного тяжёлое, но стабильное, — оповестила аудиторию юная хирургическая сестра. — Всеволод Васильевич просит вас, — она обратилась к медицинским работникам, — пройти в операционную.
Лис нашёл старших братьев и Олю на «заднем дворе» — густом участке леса, окружённом забором. Девушка сидела на бревне, издавна служившем скамейкой, Тур и Ворон стояли возле сосен. Оба в синих хирургических пижамах, усталые, напряжённые и как всегда одинаковые. Лис заметил лишь одно отличие: у Тура на шее осталась висеть стянутая с лица марлевая маска.
— Это всё? — с надеждой спросил юноша. — Порядок?
— Относительный, — Тур выдохнул сигаретный дым. — Несколько дней я буду наблюдать его здесь, а потом, возможно, мне придётся ехать в Москву. Если, конечно, у Павла Симеоновича нет других планов.
— Откуда у него другие планы? — отозвался Ворон. — Он вообще не планировал новый отрезок жизни.
Оля насупилась.
— С его стороны было просто нечестно прибегать к таким способам эвтаназии, — проговорила она.
— Зато твои слова, Оля, заставили его информационную ипостась пересмотреть выбранную позицию, — напомнил Тур.
— Он не вспомнит об этом, когда придёт в себя, — рассудительно заметила медсестра.
— Как знать! — обронил Ворон.
Павел Симеонович очнулся, когда за окном сгустились сумерки. Узнав, что операция прошла успешно, он долго собирался с силами и, наконец, заявил, что намерен отправиться на свою подмосковную виллу. Доктор Полозов выслушал невнятную речь и безапелляционно запретил пациенту какие-либо переезды в ближайшие трое суток. Декан ничего не ответил.
Тур и Ворон дежурили в медицинских комнатах всю ночь. Ворон следил за электроникой во избежание повторных сбоев, Тур сидел в холле, наблюдая за больным через стеклянную перегородку. Меланхоличная сиделка находилась непосредственно возле больного и никакой инициативы не проявляла. А Павел Симеонович бодрствовал. Это настораживало доктора Полозова час от часу больше и больше, поскольку не укладывалось в рамки обычного поведения оперированного пациента.
— Что ты с ним сотворил? — спросил Ворон, как только брат вошёл в аппаратную.
— Я делал всё возможное, чтобы продлить его жизнь.
— И какие прогнозы?
Тур сокрушённо качнул головой.
— Кажется, он решил растратить весь жизненный потенциал за одну ночь. О прогнозах можно будет говорить, если в течение двух-трёх дней дело не закончится летальным исходом.
Пока он здесь, мы не подпустим к нему смерть, Тур.
Ворон, он это отлично понимает.
День тридцать пятый
Утром Павел Симеонович потребовал к себе Алексея Аркадьевича. Вскоре секретарь Лёша вернулся от патрона удивлённый и совершенно потерянный.
— Всеволод Васильевич, он хочет поговорить с вами перед отъездом.
— Больной не транспортабелен, — доктор Полозов повысил голос. — Неужели вы не видите?
— Я-то вижу, более того — вижу, насколько вы правы, — вздохнул экстрасенс. — Но он распорядился…
Тур не дослушал и быстро пошёл в палату.
— Как вы себя чувствуете, Павел Симеонович?
— А, Володя!.. — старик повернул голову.
Доктор Полозов предусмотрительно переставил стул так, чтобы пациент не утруждал себя лишними движениями, и сел перед ним, приготовившись к долгим аргументированным доказательствам невозможности переезда.
— Прекрасно чувствую. Прекрасно! — продолжал больной. — Спасибо, дорогой мой Всеволод Васильевич.
— Я рад, что вы не испытываете дискомфорта, — доктор Полозов по-медицински истолковал эмоциональный ответ. — Однако…
— Знаю, Володя, что хочешь сказать, — тихо проговорил Павел Симеонович. — Прости меня, доктор. Прости… И отпусти, прошу тебя.
— Павел Симеонович? — Тур силился прочесть на лице старика истинное значение его глубокого чувственного «прости».
— Володя, — сухие губы сложились в тоскливую улыбку, а в блёклых старческих глазах выплыли две слезинки, — ты подарил мне целую ночь! Целую ночь, чтобы оглянуться на прожитую жизнь. Спасибо тебе. Какое благо однажды понять, кем ты был и кто есть, где смысл человеческого бытия и куда ведёт дорога… Не сердись, Всеволод Васильевич. Поверь, одна ночь — это огромный срок. Это больше, чем многие мои годы… Не трать на меня свои чудесные силы. Ты выполнил свой долг врача. Ты сделал для меня больше, чем я заслужил. А теперь отпусти, Володя… Ждут меня, понимаешь?
