Власть, власть и власть — вот чего жаждет каждый из нас. Ибо власть дает все! Для интеллектуала — возможность действовать и претворять в жизнь свои замыслы. Для других — возможность получать от общества максимум материальных благ и самых красивых женщин. Эти бандиты, которых я сам презираю не меньше тебя, пошли за мною и приняли мой план только потому, что это давало им власть над себе подобными. Нельзя идти против законов природы. Природу можно подчинить только путем использования этих законов в своих целях!
— Я не против власти, как некоего организующего механизма. Не принимай меня за анархиста. Но я вижу власть не как результат насилия, а как результат целесообразности, признаваемой большинством. А в наших условиях — всеми входящими в общество. Ибо любой, не согласный с большинством, может уйти из данного общества, поскольку теперь освободились огромные пространства. Мне претит насилие большинства над меньшинством и даже над отдельным человеком. Безразлично, физическое оно, духовное или идеологическое.
— Толстовщина!
— Вот тут ты не прав. Лев Николаевич призывал к непротивлению злу насилием. Я же говорю совсем о другом. О неприемлемости насилия, а это значит, что оправдать насилие может только насилие по отношению к другому насилию. Здесь, я считаю, насилие должно быть применено быстро, эффективно и беспощадно.
— Но зло против зла само становится злом! Так, кажется, учили гуманисты?
— Думаю, не так. Минус на минус, как известно, дает плюс. По-моему, эту формулу, которую ты только что произнес, придумало само зло, чтобы, не встречая сопротивления, безнаказанно творить свои дела. Знаешь, какое самое отвратительное свойство было у нашего народа? Его долготерпение. Помнишь, как у Некрасова:
Люди холопского званья
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказанье —
Тем им милей господа!
— Что же изменилось?
— Надеюсь, что многое.
Он некоторое время молчал. Затем продолжил, но уже не так уверенно:
— Хорошо. Пусть даже будет так, хотя я сильно сомневаюсь. Ты говорил о власти, как следствии целесообразности. А если вдруг все решат, что она нецелесообразна? Что ты, например, как носитель власти нецелесообразен. Что тогда? Ты уступишь власть тому, кто будет в глазах толпы более целесообразен?
— Во-первых, люди, которые принимают решение о целесообразности власти — уже не толпа, а демократическое общество. Во-вторых, если ты говоришь лично обо мне, то власть для меня никогда не была привлекательной. Ты это хорошо знаешь.
— Но это ты! А если другой, для которого власть — это все? И он, займет твое место?
— Вот как раз я и хочу избежать этого, заложив общество на таких основах, которые никогда не позволят прийти к власти такому типу.
— Ну-ну! Ты остаешься верен себе. Ты даже не стал писать докторскую, хотя имел для нее материал, а занялся чепухой — стационаром и какой-то сурдокамерой.
— Но, как видишь, я выиграл!
— Чисто случайно.
— Надеюсь, что и дальше так будет.
Он хотел еще что-то добавить, но его прервал звук донесшейся до нас пулеметной очереди. Это был тяжелый пулемет. Я вспомнил, что с ним ушел Саша. Выстрелы доносились со стороны расположенного в трех километрах от нас стационара.
Я вопросительно посмотрел на своего собеседника. Он взглянул на часы и успокаивающе махнул рукой:
— Сейчас все кончится.
Действительно, пулемет замолчал. Потом раздалась короткая автоматная очередь и все стихло.
— Что это значит?
— Это значит, что ты приобрел три десятка голов скота и столько же лошадей, если, конечно, их не перебили пулеметным огнем. Трое моих бандитов, как ты их справедливо называешь, должны были пригнать через Грибовичи скот для нашего будущего стада.
— Ты, я вижу, основательно все организовал.
— Кроме главного! — усмехнулся он и вытащил из кармана авторучку и записную книжку. — Придется тебе быть моим наследником.
Написав несколько строк, он вырвал из книжки листок и протянул мне:
— Пошли человек пять-шесть в Любомль. Захватите с собой пару грузовиков. В записке приказ во всем подчиняться подателю. Но будьте осторожны. Те двое, которые охраняют девушек, — отъявленные бандиты. Советую сразу их прикончить. Они это заслужили! Во дворе стоят три грузовика под брезентом. С одним из них будьте осторожны. В нем взрывчатка и несколько ящиков гранат и снарядов. Пусть за руль сядет самый опытный водитель. Девчат не гоните. Им все равно некуда податься. Их родители или убиты, или умерли. В основном, они из Польши.
— Вы что и туда забрались?
— А почему бы и нет? Границ-то больше не существует!
Я подозвал одного из бойцов и послал его за Алексеем. Алексей внимательно выслушал меня, кивнул головой, что все понял, и хотел было идти, но его окликнул мой пленник:
— Постойте, я совсем забыл! Там же, но на заднем дворе, стоят три автоцистерны с горючим, так что возьмите еще трех водителей.
Алексей отозвал меня в сторону:
— Вы его раньше знали?
— Да, он был моим другом.
Алексей присвистнул и еще раз внимательно посмотрел на пленника.
— М-да… А нельзя ли его отпустить, ведь он уже, по сути, не опасен?
Типичный русский характер. Когда враг повержен, то к нему уже не чувствуют ненависти, даже жалеют.
— В душе я с тобой согласен, но имею ли я на это право. Что скажут остальные? Особенно, когда узнают, что раньше мы с ним были друзьями.
— Они уже забыли о нем. Он же не участвовал в нападении на стационар.
— Но был его организатором.
— Не думаю, что именно он отдал приказ стрелять в детей. У него для этого слишком интеллигентное лицо.
— Люди с такими лицами часто создают такие учения и мировоззрения, которые приносят больше горя и вреда, чем тысячи отъявленных бандитов.
— Ну, это когда было! — не сдавался Алексей. — Теперь нет ни радио, ни печати! Откровенно, меня уже мутит от крови.
— Как-будто я ее жажду! — мне стало немного обидно.
— Да нет, я понимаю! Когда необходимо, то вопросов нет, но сейчас… Я бы отпустил его… А?
— Ладно, иди и делай свое дело!
Мне все больше и больше нравился этот парень. Я чувствовал, что он будет самым надежным помощникам. Именно такие люди — бесстрашные в бою, сильные в своей доброте, нужны были мне в осуществлении задуманного.
Я вернулся к пленнику.
— Послушай, ты сам участвовал в набегах?
— Нет, конечно. Я только говорил, что нам нужно, а добывали остальные. Я все эти дни был в Любомле.
— Когда ты приказал захватить стационар?
