— И все-таки зря вы отдали, — сказал Витька.
— Иначе я не имела права поступить, — возразила сестра.
— А вы докажите!
Это было любимое Витькино слово. Но дежурная сестра этого не знала.
— Что доказать? — спросила сестра.
— Докажите, что ваш поступок правильный.
Дежурная сестра обиделась. У нее был нервный, издерганный больными и травматиками характер.
— Пусть, — сказала она, — тебе лучше доказывает тот, кто по ошибке пустил в тебя стрелу.
— Он не по ошибке, — в свою очередь обиделся Витька.
Коровин не мог допустить, что произошла ошибка. Он был гордый. Но ни дежурная сестра, ни больные и травматики не могли этого понять.
— Несчастный случай, — сказал кто-то из травматиков, всегда бывает в результате чьей-то ошибки.
— Во-первых, он не несчастный, а, наоборот, счастливый, сказал Витька, — а во-вторых…
— Если счастливый, — перебил Витьку травматик, — то ты бы не лежал здесь в палате травм и несчастных случаев.
— А вы докажите! — потребовал Витька.
Тут больные и травматики все хором начали доказывать Коровину, что случай, вне всякого сомнения, был несчастный. Но Витька без большого труда опроверг все их доказательства. В этом отношении он был мастер.
— Случай, — сказал им Витька, — ждал много тысяч лет.
Коровин тоже был силен в теории вероятности.
— Ну и дождался, — рассмеялся кто-то из больных. — Радуйся…
Но Витьке, действительно, радоваться было еще рано. Он испытывал сильное неудобство и даже боль. И от боли он стал метаться, стонать и требовать, чтобы ему вернули его стрелу. И оттого, что он стал метаться и нервничать, ему стало хуже, а главврачу пришлось послать нянечку в музей с запиской, где было сказано, что от этой стрелы зависит самочувствие тяжело больного Коровина.
Стрелу доставили обратно в больницу. Но еще неизвестно была ли это та самая стрела. Возможно, опытный музейный реставратор ловко сделал копию стрелы, а оригинал вернул на место, снова доверив ее глиняному экспонату, у которого уже был реставрирован и аккуратно подклеен отлетевший палец. Но Коровин, несмотря на свою чрезвычайную недоверчивость и трезвость, поверил, что это была та самая стрела и держал ее в больничном шкафчике вместе с продуктами, которые ему приносила из дому мать.
Время от времени, когда поблизости никого не было, а сосед травматик, присмирев на койке, мирно спал, Витька доставал стрелу и смотрел на нее, словно она действительно прилетела из прошлого, чтобы доказать еще раз, что для больших чисел и теории вероятности нет ничего невозможного.
Рана постепенно начала заживать. И Витькино самочувствие позволило ему видеть нас, его одноклассников. Мы приходили в больницу, надевали длинные халаты, но старались не шуметь, чтобы не огорчать дежурную сестру и тех больных, которые нуждались в тишине и покое.
Витька говорил мало, больше усмехался и молчал. Но однажды он вспомнил про экспонат, нанесший ему рану.
— Жаль мне его, — сказал Коровин. — Теперь, пожалуй, его лишат доверия и не дадут лук со стрелой.
Тут черт меня дернул сказать то, о чем следовало бы молчать.
— Уже доверили, — сказал я. — Палец приклеен. Я видел. И он опять натягивает тетиву со стрелой.
— Как же так? — спросил Витька. — Стрела же здесь у меня, в шкафчике.
— Может, ему дали другую, не настоящую, с тупым наконечником во избежание несчастных случаев, — сказали ребята.
Но сомнение уже запало в голову Витьки. Он был не из легковерных и отлично понимал, что скорей обманут его, чем папуаса. Ведь папуас стоит не где-нибудь на периферии, в области вечной мерзлоты, а в одном из ленинградских музеев, где могут храниться только уникумы и подлинники. Витькино лицо сразу осунулось и побледнело, и наступило безмолвие, и тишина, вовсе не предвиденная Коровиным или нами, а пришедшая сама собой от овладевших всеми сомнений.
Мы стояли, и безмолвие продолжалось. Потом мы стали прощаться и пошли. Только вышли из палаты, ребята мне говорят:
— Неужели ты не мог соврать и сказать, что палец еще, не приклеен?
— Не догадался, — сказал я. — А теперь очень жалею.
— В следующий раз ты что-нибудь придумай.
— Что?
— Скажи, что папуаса убрали за недопустимое поведение, и на его месте теперь стоит каменная баба с толстыми ногами или шаман с бубном.
Два месяца пустовало место, где обычно сидел Коровин. Потом на это место сел Сидоров. Он верил в счастливые приметы и думал, что с ним тоже случится какое-нибудь необыкновенное происшествие, какой-нибудь случай, согласно законам больших чисел специально ожидавший тысячу или даже сотню тысяч лет. Но большим числам, видно, не очень нравился Сидоров. Ничего с ним не случилось, только схватил двойку по математике, а потом еще две. А потом пришлось место освободить. Вернулся из больницы Витька Коровин. И он ни за что не хотел расставаться со своим местом возле географической карты, что висела на стене.
Выглядел Витька замечательно. Он стал уже знаменитым человеком. Как и следовало ожидать, Коровин молчал. Ему не хотелось хвастаться и рассказывать, как к нему в больницу приходил журналист из пионерской газеты и старая детская писательница, приносившая с собой то яблоки, то апельсины. И журналист, молодой паренек, интересовался больше папуасом и теорией вероятности, чем Витькой, но зато седая писательница интересовалась исключительно Витькой и его семьей, которая его воспитала, как будто, родись Витька в другой семье и будь плохо воспитан, у папуаса не отломился бы случайно палец.
Витька словно воды в рот набрал. Он не рассказывал, что детская писательница заходила к нему в больницу еще три раза, папуасом интересовалась мало, а все больше витькиной семьей и его воспитанием. Я узнал об этом от Витьки, когда ходил его навещать. Но он просил никому не говорить, может из скромности, а скорей всего из-за того, что семья здесь ни при чем, и не семью выбрала папуасская стрела, а его, Витьку. Папуас мог вообще ничего не знать о семье и воспитанием совсем не интересоваться.
Витькину семью я знал хорошо, особенно мать и младшую сестренку Верочку. Верочка ничего собой не представляла, а только мешала нам с Витькой играть в шахматы. А мать была солидная женщина очень большого роста и носила пенсне, хотя уже полвека пенсне никто не носит. Я очень интересовался, где она их достает, ведь теперь продают исключительно очки, а пенсне можно увидеть только на старинных фотографиях. Что я еще могу сказать о Витькнной матери? Почти ничего. Дома она ходила в старых шлепанцах, работала на табачной фабрике помощницей главного бухгалтера и Витькиному воспитанию уделяла не так уж много времени. Ведь, кроме фабрики, ей нужно было еще заниматься домашней работой. Отца у Витьки не было, вернее, он был, но где-то отсутствовал, и по уважительной причине, а потом завел на стороне еще одну семью.
