Перфилов выдувал смех в кулак, и получалось какое-то ту-ру-ру и тру-ха-ха. Нет, смешно, смешно. Весело.
— Всё, всё, едим! — сказала Лена.
Все уткнулись в тарелки, зазвякали по фарфору вилки и ножи, захрустели, переламываясь, куриные кости, поплыли наколотые огурцы.
Взгляд Маши, принявшей рюмку водки внутрь, в отношении Перфилова несколько подобрел. Вениамин Львович налил ей ещё.
— А мне вина! — сказала Лена.
И все опять захохотали, причём Маша едва не подавилась, и Перфилов на всякий случай отклонился, чтобы не подумали, будто он опять был причиной. Вовка нет-нет и нащупывал мёртвого воробья — Перфилов видел это по его сосредоточенному лицу.
Курица оказалась замечательно прожарена.
Вовке налили лимонада. Вениамин Львович, взяв-таки на себя обязанности разливающего, нацедил вина и Лене, и Маше. Перфилов чуть-чуть пригубил водки. Между Леной и Вениамином Львовичем завязался разговор о домашних соленьях, вареньях и особенностях созревания перцев и помидор в теплицах среднерусской полосы. С теплиц они плавно перешли на погоду, на нынешнюю весну, на прогноз по лету. Здесь включилась Маша и поведала о связи самочувствия с пятнами на солнце, о перемене полюсов и скором ледниковом периоде.
— Да ну, ерунда! — высказался Вениамин Львович. — Всё дело, простите меня, Мария, в малом отрезке наблюдения, поэтому погодные сезонные флуктуации нам кажутся чем-то из ряда вон выходящим, хотя, на самом деле, не выходят за статистические границы не двухсот, а, скажем, тысячи или двух тысяч лет.
— А пчёлы? — не сдалась Ленина подруга. — Пчёлы же вымирают! И дельфины выбрасываются!
— Ну, это ещё не изученный феномен.
— У вас вон, у дома, насекомые у стенок лежат! Тоже, скажете, феномен?
— Это где? — поинтересовался Вениамин Львович.
— У дома, под окнами. Вот как идёшь от остановки — под одним и под другим. И на асфальте.
Перфилов заметил, как побледнел Вовка.
— Ну так травили, наверное, — сказал Вениамин Львович легкомысленно. — А потом смели да не убрали. Или дети, знаете, как только не развлекаются, может, даже соревнуются на количество трупиков. Но скажу вам вещь более необъяснимую: тараканы из квартир действительно куда-то пропадают.
— А вот это верно! — горячо поддержала его Маша. — Я сама думаю, не предчувствуют ли они чего? Катаклизм или яд какой-нибудь?
— Возможно, люди меняются, — Вениамин Львович качнул головой, явно не одобряя эти изменения. — Люди становятся злее, раздражительнее, всякие насекомые, поверьте, это отлично чувствуют. Видимо, наступает определённый предел…
— А я думаю, это новая химия, — сказала Лена.
— Химия!? — воскликнул Вениамин Львович. — Они выживут даже в ядерной войне! Они и крысы. Потому что — сверхадаптивный аппарат!
— Тогда — микроволны.
Перфилову сделалось скучно.
Он доел курицу, пока Маша, Лена и Вениамин Львович вели громкий спор о выживаемости тараканов и наличии их в квартирах. Потом Лена обратила внимание на то, что Перфилов отставил тарелку, и предложила потанцевать.
Тараканы отошли на второй план. Стол отодвинули. Лишнюю посуду убрали. В магнитолу зарядили диск.
— Руслан Игоревич!
Лена встала перед Перфиловым, протянув руки.
— Что? — спросил он, перебравшийся в процессе перемещения стола со стулом к Вовкиному креслу.
— Хотя бы один танец!
— Я не особо умею.
— Руслан Игоревич! — с укором произнёс Вениамин Львович. — Уж могли бы уважить хозяйку! В конце концов, это неприлично!
Они с Марией вдвоём уже медленно покачивались в центре комнаты под "Эммануель", которой разродилась магнитола. Одна рука соседа сползла с талии чуть ниже и явно намечала дальнейший эротический захват ягодицы.
— Хорошо, — под ожидающим взглядом Лены сдался Перфилов, — но предупреждаю…
— Оставьте.
Лена вытянула его к себе. Её глаза оказались так близко, что он разглядел своё маленькое и несчастное отражение в глубине зрачков.
— Ведите, — сказала она.
Губы её, розовые от помады, приглашающе изогнулись, ресницы дрогнули, голова чуть склонилась вправо. Перфилов, мысленно вздохнув, возложил руки чуть выше Лениной талии и повёл по часовой.
Поля Мориа сменил Джо Дассен, Вениамин Львович, едва разминувшийся с Перфиловым плечами, подмигнул и притиснул к себе ойкнувшую подругу.
Комната смещалась в такт шагам, то раздражая взгляд бедным углом, то поворачиваясь окном, за которым проступали рамы остеклённого балкона, то приближаясь исцарапанным сервантом с одинокой фигурной свечой на полке.
Вовка в кресле деловито терзал пятку.
— Ну как? — спросила Лена спустя три или четыре минуты.
Джо Дассен утихомирился, уступив место Морриконе.
— Что "как"? — спросил Перфилов.
— Ну совсем же не страшно немного потанцевать.
— Мне кажется, это вопрос не страха, а подчинения.
Лена лукаво улыбнулась.
— А вам разве не хочется подчиняться?
— В каком смысле?
— Мужчинам часто не хватает цели. Они живут словно впустую, ни для чего. А женщина эту цель даёт.
— Это какую?
Комната под музыку раскручивалась всё быстрее.
— Себя. Женщина — это же персонифицированная любовь. Ради чего ещё должен жить мужчина, как не ради любви?
— Вы знаете про Елену Троянскую, Августу Гонорию, Рогнеду Полоцкую? Сколько, думаете, людей положили на алтарь их любви Менелай с Агамемноном, Атилла и князь Владимир?
— Ну, это частные случаи.
— Вы ошибаетесь. Женщина очень часто просит невозможного. Или же считает, что ради неё можно всё.
— То есть, вы женоненавистник?
— Простите…
Перфилов расцепился с Леной, и комната остановилась.
Вениамин Львович всё ещё, жмурясь, гладил нескромные Машины формы, и Маша не отстранялась. Перфилов подумал: нашли друг друга.
Он снова подсел к Вовке.
— Ещё десерт! Не расходимся! — объявила Лена и выскочила на кухню.
— Ты как? — шепнул Вовке Перфилов.
Мальчик взглянул на него.
— Мне страшно, дядя Руслан.
— Из-за воробья?
Вовка кивнул.
— Я же не специально, а он всё равно…
В груди у Перфилова ёкнуло.
— Знаешь, нам обязательно надо поговорить. Желательно, конечно, наедине. Потому что такие вопросы в компаниях не решаются.
— Меня к вам не отпустят, — вздохнул Вовка.
— Придётся как-то исхитриться. Твоя мама разве не работает?
— Работает. Она, как и вы, днём. Я её ненавижу! — вдруг с физически ощутимой злостью произнёс мальчик.
— Вовка!
— Вы можете мне помочь?
— Не знаю. Но вместе мы что-нибудь придумаем. Возможно…
