Так толпа торгующих выглядела сверху.
Карниз тем временем незаметно снизился, и показалось вдруг, что спрыгнуть туда, в толпу — пара пустяков!.. Вавочка язвительно усмехнулся. Делов-то! Оттолкнулся легонько, пушинкой этакой слетел — и он уже там…
Но тут что-то изменилось, и Вавочка вскоре понял: музыка останавливалась. Лихой голосок певицы сменился басовитой позевотой; мелодичный грохот замедлялся рывками, распадался на звуки; распадались уже и сами звуки. Вавочку словно окунули в гулкие океанские глубины. Из неимоверной бездны звучно всплывали неспешные огромные пузыри. Потрескивало, поскрипывало…
Толпа внизу тоже остановилась, недоумевая. А потом торгующие, как по команде, раздражённо запрокинули головы. Вавочка обмер. Все обращённые к нему лица были его многократно повторенным лицом.
Он поспешно отступил от края карниза и почувствовал, что отступает по вертикали. Вскоре лопатки его упёрлись в потолок (Откуда потолок? Это ведь улица!), а снизу на него смотрели глаза, крошечные и многочисленные, как лягушачья икра.
Он окаменел. Он просматривался насквозь. Единственная надежда, что на таком расстоянии его не очень-то и разглядишь. Но глаз было слишком много, и они любопытствовали. Им очень хотелось понять, что это за существо такое неправдоподобное вцепилось там раскинутыми лапками в потолок.
— Ох, ну ни фига себе! — произнёс кто-то гулко.
Потолок слегка надавил на спину и начал снижаться, безжалостно выдавая его на потеху толпе. Вблизи не укроешься. Они всё поймут! Всё разглядят! Вавочка корчился, старался освободиться — бесполезно.
— А сами-то! — отчаянно закричал он тогда. — Сами-то кто? Не такие, что ли?
Он рванулся и сел раньше, чем успел открыть глаза. Полыхнул торшер. Комната. И совсем рядом — оскаленное с вытаращенными глазами его собственное лицо. Некоторое время оба сидели неподвижно, вздрагивая от уколов испарины.
— Надо что-то делать, — обессиленно проговорил один.
Второй промолчал.
И возникла некая определённость. Надо что-то делать. Надо, во-первых, выспаться, а завтра… Завтра надо что-то делать. Так дальше нельзя.
Оба почему-то уже знали, что кошмаров сегодня больше не будет.
И кошмаров, действительно, не было. Не было вообще ничего зрительного. Сон состоял из звуков. Нечленораздельные и гулкие, они чуть тревожили, но не более того. Намекали малость, подражая то хмыканью Лёни Антомина, то мелодичному бульканью дверного звонка. Сон мелькнул.
Поворочались, потолкались, приоткрыли глаза и увидели, что это утро. Хорошее осеннее утро, и воздух за окном, видимо, сух, прохладен и пахнет, наверное, листвой.
Сели на кровати, пожевали смякшими за ночь губами.
— Ты знаешь что, — сипло начал Вавочка в мятом костюме. — Ты давай уедь куда-нибудь. Я тебе денег дам.
— Каких денег? — нехорошим голосом осведомился Вавочка в мятой тенниске.
— Деревянных, — снагличал Вавочка.
— Деревя-анных!.. — хрипловато передразнил Вавочка. — Я тебя сейчас, деревянного, ушибу. Они твои?
— А чьи? Твои, что ли?
— Мои!
Они сидели спинами друг к другу, опустив ноги каждый по свою сторону кровати.
— Придумал! — презрительно хмыкнул тот, что в тенниске. — Со своими же деньгами и без паспорта!
— Паспорт я тебе отдам, — хмуро сказал второй.
Вавочка развернулся, упёрся ладонями в скомканную постель, уставился в затылок двойника.
— А ты сам что же? — сказал он. — С проездным жить будешь?
— Скажу, потерял. Новый выдадут.
Тот, что в тенниске, задумался. Один лишался крыши, другой — документов. Это уже отдалённо походило на справедливость. С одной только поправкой.
— Хорошо, — решил владелец тенниски. — Только, слышь, паспорт потеряю я, а ты уедешь.
Услышанное им сопение было явно отрицательным.
— Деловой, блин, — скривив рот, проговорил он тогда. — Значит, я уеду, а редакции шелушить ты будешь?..
— Да поделюсь я с тобой… — буркнул двойник.
— Ты — со мной? А может, это я с тобой поделюсь?
— Ну, поделись!
— Хм… — сказал Вавочка и снова задумался. Может, вправду поделиться? Жалко, ох жалко… Комиссионные, можно сказать, с неба свалились…
— «Аргументы и факты», — выговорил он наконец. — Хватит?
— «Аргумен-ты?..» — не веря, переспросил двойник. — А телевидение, значит, себе?
Как ни странно, очередного взрыва страстей не последовало. Оба вдруг примолкли, затаились, что-то, видать, прикидывая и обмозговывая. Морды одинаковые, почерк — тоже… Какая разница, кто составит договор? Главное — кто потом деньги получит…
В задумчивом молчании проследовали на кухню, где, даже ни разу не поругавшись, поставили кастрюлю на огонь.
Хотелось курить, но сигареты кончились ещё вчера. Так и сидели, поглядывая друг на друга и строя, надо полагать, весьма похожие планы. Вдвоём по разным редакциям бегать не стоит — наверняка засекут, да тут ещё Лёня в курсе. Стало быть…
Солянку по тарелкам на этот раз разливал тот, что в костюме.
— Так кто пойдёт-то? — спросил его тот, что в тенниске.
— Я пойду. — Ответ был весел, нагл, категоричен и обмозгован заранее.
Но вот следующий ход, как хотите, был гениален.
— Ну иди, — хмыкнул владелец тенниски и принял двумя руками полную тарелку.
Владелец костюма застыл на пару секунд. Юноша с половником. Статуя. Он-то готовился к яростному спору до хрипоты — и вдруг такое дело…
— А ты что? Не пойдёшь? — переспросил он на всякий случай.
— Не-а, — сказал двойник и с удовольствием погрузил ложку в дымящуюся солянку.
Вавочка всполошился. Что у него на уме? Выставит из квартиры, а сам… Что сам? Что он вообще может тут натворить в Вавочкино отсутствие?.. Или ему просто неохота по редакциям бегать?.. Да блефует он нагло, вот что! Хотя…
— Ладно, — буркнул наконец Вавочка, вываливая в тарелку остаток солянки. — Пожрём — увидим.
Уже в раковине под щёлкающим каплями краном громоздились четыре грязные тарелки с кастрюлей в придачу, а сами Вавочки, не прерывая раздумий, встали из-за стола, когда владелец костюма нанёс наконец рассчитанный удар:
— Ну, раз ты не хочешь, я пойду.
— Чо?!
— Через плечо! — гордо ответил тот и прошествовал в комнату, так что второму пришлось унизительно бежать за ним, выкрикивая:
— Это я сказал: не пойду? Это ты сказал: не пойдёшь!
«Раз, и…»
— Ты-то? — интриган обернулся и окинул его презрительным взглядом. — Да ты там такого налепишь — не расхлебаешь потом. Что я тебя, не знаю?
Вавочка задохнулся.
А тот нагло сказал: «Ну я пошёл», — и в самом деле направился к двери.
