Глубокая ямина на вершине горы была пуста. Рядом с ямой высилась куча выкопанной глины. На куче вальяжно расположилась ворона. Старуха Извергиль походила вокруг ямы, заглянула в нее, сбросила в яму ком земли и проследила, как он шлепнулся на влажное дно. Никодим Петрович присел поодаль на старом пне и извлек из кармана каменный сухофрукт. Низложенная королева взглянула на аггела, отрешенно наблюдавшего закатное солнце, подошла к сержанту и, наклонившись, прошептала ему в самое ухо:
— Убирать нужно нашего чудотворца.
— Ты что, баба, белены объелась? — удивился сержант. — Теперь-то терапевта зачем? Как бы безвредный мужик. С какого рожна?
— Да все с того же, голубок. Все с того же. Ты его спроси, он тебе расскажет, сколько коробок с телефонами привезут твои подельники и какой навар с этого твоего конфиската ты надеешься поиметь. Все расскажет в подробностях. И что скверно, может тебе рассказать, а может и еще кому-нибудь.
— Да откуда ему знать? Ты что?
— Этот терапевт, голубок, твои задумки знает лучше, чем ты сам. Это уж будь надежен! Видел, что он с одноруким сотворил? Пронзительный мужик. От Диавола сила его. Кончать нужно терапевта непременно. И мочить его следует бессмысленно, как бы случайно, как бы и нет у тебя заранее умысла. Сможешь так?
Сержант расстегнул кобуру, посмотрел в спину аггела, помотал головой.
— Хорошо похмелье лечит мужик. Лоб тронет, и как не пил неделю. Мысли, говоришь, читает?
— Это уж будь надежен.
— Так это он, стало быть, уже и догадался о твоем замысле его пришить.
— Не до нас ему. Закат провожает. А возможно, и впрямь догадался.
Никодим Петрович вынул ствол, передернул затвор и окаменел лицом.
— Далековато. Позови его.
— А его нельзя позвать. Ждать нужно случая. Аггел, стоявший в отдалении, вдруг отвернулся от кровавого закатного солнца, посмотрел на старуху Извергиль и произнес значительно:
— Книги судеб нет. Каждому человеку дано выбирать свой путь по жизни в терниях и соблазнах греховных. И кто не страшится суда земного, пусть убоится суда…
Грохнул выстрел, и аггел упал.
— До суда дожить надо, — тоже значительно произнес Никодим Петрович и произвел контрольный выстрел.
Потом они сбросили аггела в яму и час целый закидывали его глиной. Под глиной обнаружился угольно-черный с синей искрой камень, и сержант, постанывая от натуги, положил его сверху на ямину. И в этот момент то ли в сам камень, то ли рядом саданула молния, звучно прогрохотал гром, потемнело, и стеной полил дождь. Ворона, наблюдавшая за ними из дупла неохватного старого дуба, взъерошила перья и очень слышно, несмотря на шум дождя, сказала:
— Мое дело, конечно, сторона. Непривычная я в чужие разборки встревать, но зря вы это. Не стал бы он вас закладывать. Нипочем бы не стал.
— А-а-а-а!!! — дико завыл Никодим Петрович, трясущейся рукой вытащил пистолет и выпустил всю обойму по птице. Но та, громоподобно каркнув на всю Николину Гору, исчезла, как и не было ее вовсе.
Девочка Вера впервые в жизни не могла заснуть. Она прислушивалась к дождю за окном, маялась и смотрела, как отец играет в слоников. Фома Кузьмич тоже не спал, но на дочь не обращал никакого внимания, не мог наглядеться на нежданное золото, сидел на полу и, слушая завывание ветра, переставлял перед собой тяжеленькие фигурки. Вдруг полыхнула молния, трескучий гром разорвал на куски небо, распахнулось оконце, и к ним в каморку влетела птица. Фома Кузьмич вздрогнул, посмотрел на ворону, сидящую рядом с ним на полу в лужице стекавшей с нее воды, и подумал, что теперь уж никогда не придется ему кормиться печеной птахой. Он взглянул на дочь и Приказал:
— Покроши ей черствую булку. В буфете оставалась. Вчерашнюю оставь, а сухую покроши. Не перепутай.
Девочка Вера встала с постели, сердито взглянула на отца, раскрошила в тарелку половину мягкой булки и поставила тарелку перед мокрой птицей. Ворона шумно отряхнулась, клюнула крошку и сказала ей:
— Плащик накинь и иди за мной.
Ничуть не удивившись, девочка Вера оделась и вышла из особняка старухи в ненастную ночь.
— Видишь меня? — спросила из темноты ворона. — На голос иди. Я тебе кричать буду.
— Не нужно, — крикнула девочка Вера. — Я и без тебя знаю путь.
Пока она поднималась на гору, дождь прекратился, и на бархатно-черном небе алмазными искрами засверкали умытые дождем звезды. На вершине девочка Вера почти без усилий отвалила каменную плиту.
— Умница, — похвалил ее аггел, вылезая из ямы й отряхивая налипшие на тельняшку комья глины. — Мне этот каменюга не под силу. Заклятие на нем очень смекалистого и эрудированного мага. И зачем его сюда в вашу глухомань занесло? Пользуетесь тем, что судьбы ваши не регламентированы. Свобода! Свобода! А что в ней, в свободе-то? Войны затевают, интернет удумали, ворон пекут. Жить надобно по законам, по заповедям, по инструкциям. Если положено, действуй. Не положено, стало быть, нельзя. Нельзя и все тут. Поняла?
Девочка кивнула!
Из-за облака выползла луна, и камень вдруг брызнул им в глаза цветными искрами.
— Хорош, — оценил аггел, — лабрадор называется. Нет здесь у вас таких. Стало быть, чародей с собой его приволок. Хотел бы я понять для какой надобности. Ну, ладно. Пора мне. — Аггел стянул с себя тельняшку. — Отдай отцу. Постирает, и будет как новая. Ошалел он у тебя малость от богатства внезапного. Пустое это. Помни, нагие мы перед Творцом!
Аггел прижал девочку к груди, и она тихо заплакала. Потом он деловито пристегнул крылья, вознесся над Николиной Горой, воссиял прощально на полнеба, в верхних слоях обернулся тарелкой и, аккуратно ввинчиваясь в пространственные переходы, рванул домой.
«Никогда! — думал он, привычно впадая в походный анабиоз. И уже почти впав, окончательно решил: — Никогда!»