Нынче, однако ж, перелет предстоял и впрямь нешуточный, да с частыми посадками и взлетами – которые, конечно, сулили куда больше времени для любования пролетающими недалече под крылом красотами, но сильно удлиняли время пути, – да к тому же еще в тесноватом, по-западному неуютном “боинге”, расчлененном вдобавок, как это при демократиях принято, на вип-класс, бизнес-класс и Бог знает какие еще узости. Хорошо хоть команда была смешанная: пилоты европейские, а обслуживание с момента первой посадки на ордусской земле – свое, ордусское. Видно, устроители полета хотели, чтобы гокэ еще в воздухе начинали ощущать себя в экзотичной для них обстановке империи.
Оказалось, Богдану с Фирузе как раз в так называемый вип-класс и продали билеты. Богдан вопросительно глянул на жену – и она, чуть улыбнувшись и не тратя слов, по своему обыкновению пропустила его к окошку, сама усевшись ближе к проходу. Дочурку, которая, вполне оправдывая свое имя, ангельски спала и в повозке такси, и теперь, она держала на руках; безупречно приветливая бортпроводница помогла молодой матери снять верхнюю одежду и разложить вещи, предупредила, что завтрак будет подан сразу после того, как лайнер наберет потребную высоту, и пошла дальше по проходу – помогать, ежели то понадобится, другим. Со всех сторон слышалась то приглушенная, то возбужденная чужая речь, большей частью аглицкая да французская; и у Богдана, стоило ему заслышать эти “ле” да “парле”, чаще билось сердце – так и казалось, что где-то тут должны быть то ли Жанна, то ли Кова-Леви…
– Красивый все-таки язык, – осторожно сказала Фирузе.
– Пожалуй… – ответил Богдан, усаживаясь поудобнее и озираясь.
– Понимаешь что-нибудь?
– Нет. Отдельные слова только… Забывать уже начинаю.
Это так прозвучало, что было не понять, о чем он: то ли о наречии, то ли о той, что на нем говорила.
Нет, не было тут знакомых.
Несколько мест в переднем конце салона вовсе пустовали, как ни странно. Назади чинно размещались шестеро великобританцев: три неопределенного возраста сухопарые дамы и их утомленные пожилые спутники – очевидные туристы-гокэ, увешанные фотоаппаратами и видеокамерами; Александрию осмотрели, теперь летят восточнее, может, до самого Ханбалыка, может, нет, просто по Ордуси путешествуют. Чуть впереди через проход прочно сидели два сильно упитанных смуглых араба в дорогих, украшенных узорочьем чалмах и халатах с теплой набивкою; пальцы их при малейшем движении множественно перемигивались и пересверкивались мимолетными цветными вспышками перстней. “Новые французские, – подумал Богдан. – Там сейчас много таких… “ Дальше – стайка молоденьких бледненьких девчат с нарисованными на щеках цветочками, с бусинками какими-то, вколотыми в носы…
Похоже, минфа с женой и дочкой были единственными ордусянами, которых занесло в этот салон и на этот рейс.
Богдан отвернулся к окну. Придется терпеть.
За окном натужно светало. Захламленное тучами небо висело грузно, как вывалянная в луже, мокрая насквозь перина; тучи медленно пропитывалось серым мерцанием дня.
Александрийская зима…
Ничего. Скоро вверх, там откроется солнце.
Богдан повернулся к Фирузе:
– Как ты думаешь, это правильно, что Ангелинка так много спит?
Не было лучшего способа развлечь жену, чем затеять разговор о дочери.
Фирузе, оторвав ласковый взгляд от гладкого, точно полированного носика Ангелины-Фереште, торчащего из одеял, обернулась к мужу.
– Спит больше – растет быстрее, – охотно откликнулась она – Всем довольна… Если ребенок плохо спит – стало быть, что-то с нервами. Погоди, пройдет еще несколько месяцев – будет не уложить…
Богдан с удовольствием слушал.
Они так заговорились, что едва не пропустили взлет.
Едва только “боинг”, слегка встряхиваясь и помахивая крыльями от порывов неощутимого внутри ветра, продавил своей длинной спиной густую серую хмарь и всплыл над сверкающими облаками, бортпроводница покатила по проходу между креслами тележку с завтраком и напитками.
Так и пошло. Видимо, принимая во внимание утомительность рейса, заботливые хозяева летучей машины, на свой лад развлекая пассажиров, программу свою рассчитали с тем, чтобы легкие трапезы следовали едва ли не одна за другой. Они буквально все время то кормили, то поили тех, кто не пожелал уйти, скажем, в видеобар – а пожелали этого лишь девчонки с бусинами в носах, – надеясь, что за жеванием и глотанием время летит незаметнее. Определенный резон в том был, спору нет, – но налегать на замечательный и крайне дешевый, как это в воздухолетах принято, алкоголь (этим частенько грешат многие достойные путешественники), Богдан никоим образом не хотел, а есть так часто и так много трудяга сановник совершенно не привык (чем, откровенно говоря, порой очень огорчал заботливую Фирузе). Оставалось коротать время неспешными беседами, и Богдан с ужасом думал о том времени, когда Фира с Ангелиной сойдут в Ургенче и он, вконец уже отсидевший себе все от затылка до пяток включительно, останется вдобавок к этому один. А от Ургенча до Ханбалыка еще часа четыре, не меньше… то-то скука смертная пойдет…
Он не знал и не мог знать, что скучать ему не придется.
То взлет, то посадка, то снег, то дожди… В Александрии моросил зимний мелкий дождь, в Перми мела злая даже с виду, с высоты воздухолетного окна, поземка Где-то над Уралом Фирузе покормила проснувшуюся дочку, погулила с нею немножко, и Богдан, подключившись к этому замечательному развлечению, тоже пару раз состроил улыбчивой Ангелине козу. Состав “вип-персон” не менялся. С удовольствием размявшись до туалета и обратно, Богдан попутно выяснил: великобританцы стоически листают журналы, а расслабленные напитками новые французские, лоснясь, сладко дремлют и отчетливо всхрапывают. Девчонки не появлялись – видно, прилипли к экранам. Что-то им там показывают? Верно, то, что считается развлекательным: взрывы, помруны страшенные, отточенный до полной ненатуральности балетный мордобой – словом, скуку смертную. То ли дело “Тринадцатый князь” – поучительная фильма о народном герое тридцатых годов Павло Разумовском-Кэ, пожертвовавшем обеспеченной жизнью в родовом поместье ради служения отечеству на ниве освоения новых сельскохозяйственных угодий и снискавшем славу несгибаемостью духа и верностью принципам. Или “Бурный Днепр” – многосерийная синематографическая поэма о непростой, но славной жизни трех поколений прославленных казачьих фехтовальщиков, мастеров сабли, которую так любит время от времени пересматривать Баг. Или… Да много их, фильм хороших и добрых, что говорить.
