Андрей задумчиво смотрел на девушку, уже понимая, куда она клонит.
– Ну и что, солнышко, скажи мне – если ты находишься рядом и видишь все это, ты убьешь его или нет?
– Нет.
– Из пацифизма?
– Из соображений безопасности. Я охуячу его чем-нибудь по голове, свяжу и вызову милицию, и не буду рисковать тем что меня посадят за самосуд, за убийство.
– Согласна, это оптимальный вариант, – кивнула она. – А теперь представь, что ты присутствуешь на том месте не в своем физическом теле, а как-нибудь иначе – ну например наблюдаешь всю эту картину через дистанционный передатчик, и не можешь связать его и вызвать милицию, но убить его можешь каким-то образом. Что тогда? Либо ты его убиваешь, либо он делает свое дело, закопает труп девочки, скажет ее матери, что она ушла погулять, и там уже бог знает, чем все закончится, может и ничем. Твой выбор – убьешь его или дашь уйти?
Андрей задумался. Ответить "убью" почему-то было сложно. С другой стороны, такой человек несомненно не должен жить и дальше убивать.
– В такой ситуации, в которой передо мной было бы только две возможности – убить его или отпустить без последствий, и если бы я был уверен, что мне не грозит судебное преследование, то я бы захотел его убить. Убил бы или нет – вопрос сложный. Я никогда никого не убивал и не уверен, что смогу это сделать, так как, во-первых, концепция о безусловной ценности человеческой жизни… и о том, что только суд… и даже суд у нас может дать лишь пожизненное, а убить и суд не может…, во-вторых, страх ответственности все равно был бы, в третьих – я читал о том, что даже во время войны новобранцам бывает очень сложно спустить курок и убить врага…
– И что?
– И вот не знаю. Не знаю.
– Во время войны, говоришь… а сейчас войны нет?
– То есть?
– Ну вот прямо сейчас взрослые не находятся в состоянии войны с детьми? Они не убивают их день за днем своей ненавистью, насилием, тотальным принуждением? Те истории с твоими учениками, что я тебе рассказала, это не война? А что это тогда? Если какая-нибудь бабушка, которая сидит с ребенком, пока родители на работе, минута за минутой, час за часом устраивает концлагерь этому ребенку, то это не война? На войне погибают. А дети, которые по десять лет находятся в концлагере своих бабашек и дедушек, мам и пап, не погибают что ли? Они что, вырастают и остаются живыми? Много ты видел живых?
– Нет.
– А я видела живых. Я видела много живых детей.
– ??
– Что удивленно смотришь?
– Где ты видела много живых детей?
– В мордопоселениях. Они и рождаются там и поступают иногда со стороны – из тех же самых школ-интернатов, в которых ты преподаешь. И они живые. Их родители не получили возможности их убить. А что с теми, кого родители убивают? Что с теми девочками в Сомали, которые родные мамы, папы, бабушки и дедушки вырезают еще в раннем детстве клиторы? Какая у них будет жизнь? Какая будет жизнь у девочек в Саудовской Аравии, которым зашили письки, чтобы они не посмели потерять девственность до замужества? Мама, которая сама ведет свою дочь на операцию, чтобы ей вырезали клитор и срезали подчистую половые губы и зашили так, чтобы она могла только пИсать, на такую маму у тебя тоже распространяется кодекс о святости человеческой жизни?
– Нет. На такую – нет.
– А таких мам и пап и бабушек и дедушек и теть и дядь – миллионы и миллионы. Это – армия, объявившая войну своим детям. Это армия, которая физически уничтожает и калечит детей. Ты хочешь чтобы такие люди жили?
– Ты предлагаешь их убить?
– А ты?
Андрей откинулся на спинку стула, положив лапы на стол перед собой.
– Ну и вопросы ты ставишь…
– Ты не хотел бы слышать мои вопросы? Ты предпочел бы спокойно потягивать пивко в баре? Ну ты скажи, я уйду.
– Нет, я не говорю, что не хотел бы слышать…
– Хватит юлить.
Девушка подошла к Андрею, сбросила его ноги со стола и села прямо на стол напротив него.
– Допустим, прямо сейчас у тебя будет возможность убить мать, которая ведет свою дочь на операцию вырезания клитора. Ты воспользуешься ей или нет?
– Блять…
Андрей совершенно не представлял – какую тут целесообразно занять позицию.
– Эта самая мать выполняет принятые в их стране ритуалы… эти ритуалы нам кажутся отвратительными, и покалечат ребенка, который теперь на всю жизнь будет инвалидом, который никогда не сможет получать удовольствие от секса, и который потом свою дочь тоже поведет вырезать клитор. Это понятно, – стал рассуждать он вслух. – С другой стороны, если бы мы сейчас переместились в далекое прошлое, то мы бы увидели там такие же дикие примеры – сжигание ведьм, массовые убийства, каннибализм… да, вот представь себе, что мы переместились в далекое прошлое, где предки людей убивали бы и ели друг друга. Это ведь отвратительно? Но что было бы, если бы мы убили их всех? Нас самих бы не стало!
– И?
– Значит, если мы сейчас будем убивать всех тех, кто вырезает клиторы детям, кто насилует их по всякому, убивая их физически и психически, то кто останется жить?
– Все остальные, – просто ответила девушка. – Все остальные останутся жить. Ты, кажется, забыл, что сейчас не далекое прошлое, и множество людей живут согласно принципам, которые и мне и тебе покажутся терпимыми. Зачем же терпеть этих уродов? Если какой-то этнос в результате тех или иных причин выпал из хода эволюции, остался где-то в далеком прошлом, то что, мы будем "уважать его культуру"?
– Насчет "уважения к культуре" – тут мне все понятно, я не обязан и не хочу уважать их. Не так давно я сам вел примерно такой же разговор – о мерзких, тупых и агрессивных стариках и старухах, ничего не чувствующей кроме злобы биомассе, и помню, как реагировала аудитория, когда я был на том месте, которое сейчас занимаешь ты. Но "не уважать" и предпринимать законные шаги, это разные вещи…
– Предпринимать шаги? – Удивилась девушка. – Ну расскажи мне – какие именно "законные шаги" к тому, чтобы в Сомали перестали вырезать клиторы, были предприняты тобой лично, твоими знакомыми, знакомыми твоих знакомых или хоть кем-то вообще, о ком ты знаешь или слышал?
– Никакие…
– Тогда зачем этот пиздеж?
Андрею тоже было пока непонятно – зачем он говорит то, что говорит.
– Я не знаю.
– И это всё, что ты можешь ответить? Значит – еще раз – прямо сейчас взрослые убивают и калечат детей, и никто им в этом не мешает, так как, видите ли, это часть их "культуры". Я спрашиваю тебя – что, если я дам тебе возможность убивать безнаказанных убийц, и делать это безнаказанно? И ты не находишь ничего лучшего, чем "я не знаю"? И кто ты после этого? Дай сам себе оценку?
С этим у Андрея сложности не возникло. Несмотря на то, что он не мог решиться на то, что предлагала или якобы предлагала эта девушка, тем не менее в том, что касается оценки такой нерешительности, то тут все было ясно.
