— Даже вы с ним не можете управиться с Сеси?
— Господи, ну конечно нет. Она делает, что ей вздумается. Мы беспомощны.
Джон потерянно побрел к двери.
— Мне надо ее как-то найти, — пробубнил он. — Если она может сотворить такое с вами, только представь, как она помогла бы мне, если б захотела…
Колокола в его голове звонили все громче. Краем глаза Джон уловил какое-то движение. Он резко развернулся — и обомлел.
Из груди распростертого на мраморном столе тела торчал кедровый кол.
— Пока! — бросил владелец бюро захлопнувшейся двери.
Он слышал шаги Джона на улице. Шаги быстро удалялись.
Человек, который, шатаясь, ввалился в полицейский участок в пять часов вечера, едва держался на ногах. Говорить он мог только шепотом, и его постоянно рвало, будто он отравился. Он больше не был похож на дядю Джона. Колокола звонили все время, все время, и он видел, как за ним идут люди с кедровыми кольями в груди, но стоило ему обернуться, как мертвецы исчезали.
Шериф оторвался от чтения журнала, потер тыльной стороной похожей на клешню руки каштановые усы и поднялся из-за ветхого стола, ожидая, когда посетитель заговорит.
— Я пришел, чтобы донести на Семью, которая живет здесь, — прошептал дядя Джон. Глаза его оставались полузакрыты. — Эти нечестивцы живут под фальшивыми личинами.
Шериф прокашлялся.
— И как их фамилия?
Дядя Джон замер.
— Что?
— Как фамилия этого семейства?
— Ваш голос… — проговорил Джон.
— Что — мой голос?
— Я его знаю… Он похож на…
— На чей? — спросил шериф.
— На голос матери Сеси! Вы говорите ее голосом!
— Правда?
— Так вот вы в ком! Сеси поменяла вас местами, как Ральфа и Байона! Теперь я не могу подавать вам свою жалобу! Из этого ничего не выйдет!
— Да, пожалуй, не выйдет, — безжалостно согласился шериф.
— Семья переиграла меня! — взвыл дядя Джон.
— Похоже на то, — заметил шериф и, послюнив карандаш, принялся разгадывать новый кроссворд. — Ну что ж, всего хорошего, Джон Эллиот.
— А?
— Я сказал, всего хорошего.
— Всего хорошего. — Джон замер у стола, напряженно прислушиваясь. — Вы слышите?
Шериф тоже прислушался.
— Кузнечики?
— Нет.
— Лягушки?
— Нет, — сказал дядя Джон. — Колокола. Просто колокола. Церковные колокола. Колокола, которых такие, как я, не могут выносить. Церковные колокола.
Шериф прислушался.
— Нет. Не слышу ничего такого. И, кстати, придержите дверь, когда будете выходить. Она очень громко хлопает.
Дверь в спальню Сеси была открыта настежь. Через мгновение дядя Джон был уже внутри, пересек комнату. Тело Сеси лежало на постели — немое, неподвижное. Джон отчаянно сжал руку Сеси. За спиной у него появилась мать девушки.
Она подбежала к нему и стала колотить его по спине и плечам, пока он не отпустил Сеси и не упал. Мир был полон колокольного звона.
В глазах у Джона потемнело. Он ослеп. Ошупью, то кусая губы, то разжимая зубы, чтобы сделать судорожный вдох, он нашел мать Сеси. Глаза его изливались на щеки потоками слез.
— Пожалуйста, пожалуйста, скажите ей, чтобы вернулась домой! — молил он. — Я сожалею! Я больше никому не причиню зла!
Мать закричала сквозь колокольный звон:
— Спускайся и жди ее внизу!
— Я не слышу тебя! — еще громче в ответ закричал Джон. — Моя голова… — Он зажал ладонями уши. — Так громко… Так громко… Я не могу это выносить. — Он, покачиваясь, встал на колени. — Если б я только знал, где Сеси…
Буднично, не рисуясь, он достал складной нож и раскрыл его.
— Я больше не могу… — сказал Джон.
И прежде чем мать успела двинуться с места, он повалился на пол с ножом в сердце. Кровь текла у него изо рта, стопы лежали одна на другой, как у тряпичной куклы, один глаз закрыт, другой — вытаращен и бел.
Мать склонилась над ним.
— Мертв, — прошептала она по прошествии некоторого времени. — Выходит… — не веря себе самой, пробормотала она, поднимаясь и отступая от лужи крови. — Выходит, он наконец-то мертв.
Она с тревогой огляделась по сторонам и громко позвала:
— Сеси! Сеси, вернись домой, доченька, ты мне нужна!
Тишина. В комнате немного потемнело, солнечные лучи уже
не были такими яркими.
— Сеси, доченька, возвращайся домой!
Губы мертвеца зашевелились. Высокий чистый голос сорвался с них:
— Я здесь! Я здесь уже много дней! Я была тем страхом, что жил внутри его. А он так и не догадался. Скажи отцу. Может, теперь папа перестанет считать меня обузой…
Мертвые губы замерли. Мгновение спустя тело Сеси, лежащее на кровати, перестало быть ватным. Словно чулок наконец-то натянули на ногу. Тело снова стало обитаемым.
— Ужин, мама, — сказала Сеси, поднимаясь с постели.
The Traveller
1946
© Перевод Н.Аллунан
Лет, помнится, в восемь я был как-то на озере Мичиган. Я играл с девочкой, мы строили замки из песка, а потом она зашла в воду и не вышла. Когда тебе восемь лет от роду и такое случается, это бывает неразрешимой загадкой. Девочка так и не вышла на берег, ее не нашли. Первая встреча со смертью так и осталась для меня тайной. Однажды в 1942 году я проводил свои ежедневные опыты со словами — просто записывал пришедшие на ум слова. Записывал существительные. Написал «Озеро» и задумался: «Откуда взялось это слово?» И внезапно в моей памяти возникли песочный замок на берегу и маленькая светловолосая девочка, которая вошла в воду и не вышла. Через два часа у меня был готов рассказ. И когда я ставил точку, у меня из глаз текли слезы. Мне стало понятно, что наконец, после десятилетних усилий, я написал что-то стоящее.
Волна спрятала меня от мира, птиц в небе, детей на песке, мамы на берегу. Миг зеленой тишины. Затем волна вернула меня обратно небу, песку, детям. Я шел из воды, а меня ждал мир, он ничуть не изменился с тех пор, как я исчез под водой.
Я выбежал на берег.
Мама шлепнула меня мохнатым полотенцем.
— Стой и сохни, — сказала она.
Я стоял и смотрел, как солнце собирает капельки воды с моих рук. На месте капелек появились пупырышки.
— Гляди-ка, ветер, — сказала мама. — Надень свитер.
— Подожди, я хочу поглядеть на пупырышки.
— Гарольд, — сказала мама.
Я надел свитер и стал смотреть, как набегают и падают волны на берег. Не тяжело. Напротив, с зеленой изысканностью. Даже пьяный не смог бы так плавно опускаться, как эти волны.
Был сентябрь. Те последние дни, когда, неизвестно почему, становится грустно. Берег вытянулся и опустел, всего лишь шесть человек сидели на песке. Дети перестали играть в мяч, ветер и на них нагонял тоску своим особым свистом, и они сидели, чувствуя, как вдоль бесконечного берега бредет осень.
