Ознакомительная версия.
Мы одолели изгородь и направились через поле со спящими животными.
Слева нас окликнули. Я оглянулся и увидел фигуру в хаки на соседнем участке. Человек кричал что-то невразумительное, но то, как темпераментно он размахивал своей палкой, не оставляло сомнений в смысле его слов. Нам приказывали вернуться. Я остановился.
— О, Ричард, ну пожалуйста, пойдем. Он далеко от нас, — сказала Джанет и побежала вперед.
Я все еще колебался, глядя на фигуру, жестикуляция которой стала еще ожесточеннее. Человек что-то отчаянно кричал.
Я решил последовать за Джанет. Когда я двинулся с места, она отбежала уже шагов на двадцать, но вдруг без единого звука упала на землю и замерла.
Я остолбенел. Если бы она подвернула ногу или просто споткнулась, я бы тут же бросился к ней. Но все случилось так неожиданно, со столь неуловимым оттенком неотвратимости происшедшего, что на мгновение показалось, будто ее застрелили.
Оцепенение длилось недолго. Я рванулся вперед, краем глаза отметив, что человек в хаки все еще машет руками. Но меня он больше не волновал. Я спешил к Джанет. И не добрался до нее. Сознание померкло так быстро, что удара о землю я уже не почувствовал.
2. В Мидвиче все спокойно
Как я уже отметил, 26 сентября в Мидвиче не наблюдалось никаких признаков волнения. Я занимался этим делом вплотную и могу с уверенностью сказать, кто и где находился в этот вечер и что делал.
Несколько молодых людей укатили в Трейн смотреть кино, в большинстве своем те же, кто был там и в прошлый понедельник.
Мисс Огл вязала на почте у коммутатора, исполненная уверенности в том, что беседа с глазу на глаз куда как интереснее, чем общение по телеграфу.
Мистер Таппер, бывший садовником, покуда не сорвал баснословный куш на тотализаторе, пребывал в скверном настроении из-за цветного телевизора, который опять барахлил, и ругался так, что жена не выдержала и ушла спать.
Все еще горел свет в окнах одной из новых лабораторий на Ферме, ничего необычного в этом не было: исследователи частенько просиживали за своими таинственными опытами до поздней ночи.
День, во всем самый обыденный и рядовой, для кого-то все же значил многое. Для меня, например, это был день рождения, и наш с Джанет коттедж стоял темный и наглухо запертый. В поместье Киль в этот день мисс Ферелин Зеллаби заявила мистеру Алану Хьюгу (в то время лейтенанту), что пора бы уж придать их отношениям официальный статус, а для начала хотя бы намекнуть об этом ее отцу.
Алан, правда, не без колебаний, разрешил проводить себя в кабинет Гордона Зеллаби, чтобы ознакомить того с ситуацией.
Он нашел хозяина поместья удобно расположившимся в большом кресле. Его глаза были закрыты, а седая голова, элегантно склонена набок, так что казалось, будто он дремлет под звуки волшебной музыки, наполнявшей комнату. Одна стена от пола до потолка была заставлена книгами, оставался лишь промежуток для дверей, на пороге которых стоял Алан. Еще больше книг было в низких шкафах, разбросанных по всей комнате меж окнами и камином, в котором трепетал приятный, но не столь уж нужный огонь. Один из шкафов был отведен под труды самого Зеллаби в разных изданиях и на многих языках, наверху его еще осталось немного места. Над этим шкафом красовался портрет симпатичного юноши, в котором даже по прошествии сорока лет все еще можно было узнать Гордона Зеллаби. Несколько портретов не менее выдающихся деятелей висело в разных концах комнаты. У камина находились семейные фотографии. Отец, мать, обе сестры мистера Зеллаби, а также Ферелин и ее мать.
Портрет Анджелы, второй жены Зеллаби, стоял в центре стола, за которым рождались труды великого ученого.
Мысль о работах Зеллаби заставила Алана усомниться в том, достаточно ли благоприятное время он избрал для визита. Новая книга определенно находилась в стадии созревания — только этим и можно было объяснить явную рассеянность мистера Зеллаби. «Он всегда такой, когда что-нибудь замышляет, — говорила Ферелин. — В такие моменты он уходит гулять и забирается так далеко, что потом вынужден звонить домой и просить нас отыскать его. Это несколько утомительно, но продолжается недолго и приходит в норму, как только он садится за книгу. Пока он пишет, нужно быть строгим, чтобы вовремя ел и все такое».
Комната в целом — с удобными креслами, мягким освещением и роскошным ковром — представлялась Алану практическим воплощением взглядов хозяина на уравновешенную жизнь. В книге «Пока мы живы», единственной, которую он удосужился прочесть, Зеллаби считает аскетизм и сверхтерпимость признаком плохой приспособляемости. Книга была интересная, но, по мнению Алана; мрачноватая. К тому же автор не уделял должного внимания тому, что представители нового поколения гораздо более динамичны и дальновидны, чем их предшественники.
Наконец музыка смолкла. Нажатием кнопки в подлокотнике кресла Зеллаби выключил приемник, затем открыл глаза и посмотрел на Алана.
— Думаю, вы не были против, — извинился он. — Прерывать Баха — это преступление. Ну, и потом, — он посмотрел на проигрыватель, — обращаясь со всеми этими новшествами, необходимо соблюдать условности. Теряет ли искусство музыканта свою ценность лишь потому, что он сам персонально не присутствует? И как в этом случае быть с вежливостью? Мне считаться с вами? Никогда этого не узнать, ибо это неведомо никому.
Мы ведь не слишком искусны в соединении новаций с общественной жизнью, не так ли? В конце минувшего века узы книжного этикета распались; и с тех пор не существует универсальных правил, регулирующих отношение к чему-либо новоизобретенному. Нет жестких установок — извечного соблазна для бунтарских натур, а это уже само по себе ущемление свободы. Печальный факт, не так ли?
— О, да, да, — попытался вклиниться Алан. — Я, э-э-э…
— Но имейте в виду, — невозмутимо продолжал Зеллаби, — наличие указанной проблемы едва ощутимо. Нашего современника мало волнуют различные аспекты новшеств, он просто использует их с момента появления. И лишь когда сталкивается с чем-то действительно значительным, наконец признает наличие социальной проблемы. И тут уж пробуждается начинает требовать закрытия исследований? свертывания ассигнований как это было с водородной бомбой.
— Э-э, разумеется, все это так. Но, собственно… Мистер Зеллаби чутко уловил колебания Алана.
— Пока вы молоды, — изрек он, — ваша не омраченная заботами о будущем жизнь исполнена романтики. Но так не будет вечно. К счастью, здесь, на Западе, знамя нашей этики еще трепещет на ветру свободы, но старым костям все труднее нести бремя новых знаний. Или вы считаете иначе?
Ознакомительная версия.
